«23 часа. М — на крышке, полюсами к западу и востоку. Слабая концентрация МЛТ у обоих полюсов. М повернут по азимуту на 90°. Заметной реакции нет.
0 часов. Явная концентрация МЛТ у полюсов; располагаются главным образом по силовым линиям М.
1 час. МЛТ под М меньше: расползаются. Не прячутся ли МЛТ под темные торцы М? Но нет, лезут под них и в темноте.
1 час 30 минут. Кроме М на крышку помещены: «а» — черная бумажка, «б» — труп шмеля (источник природного таинственного излучения?), «в» — металлический цилиндрик (поршень шприца), «г», «5» — две пробки, «е» — пузырек со спиртом.
1 час 40 минут. Слабая, но заметная концентрация МЛТ у полюсов М. Очень хорошо выраженная плотная кучка МЛТ вокруг «в» (немагнитного!); слабее — под «а».
1 час 50 минут. Вся композиция повернута на 90° по часовой стрелке (изменено положение всех объектов к магнитному полю Земли). Свет выключен.
4 часа. Свет включен на несколько минут. Не заметно никакой концентрации МЛТ ни под М, ни под «а» — «е».
6 часов. МЛТ не реагируют на присутствие М и «а» — «в», но начали собираться на освещенной стороне чашки (светает).
8 часов. Солнце освещает М. Все МЛТ у полюсов!
Эврика! Нашел! Ведь магнит-то нагрело солнце!»
…Вот и конец записям этой неспокойной ночи и всей «магнитной истории», конец переживаниям, сомнениям и нелепым предположениям. Все встало на свои места. Было, конечно, жаль, что совсем ни при чем оказались магнитные свойства этой подковки, попадавшей утром под солнечные лучи и собиравшей под прогретое стекло теплолюбивых насекомых.
Открытия не произошло…
Но я все равно был доволен: загадка, какой она ни была, разгадана полностью, и это самое главное.
А как же объяснить, что мелиттобии собирались под магнит и днем, когда солнце в окно лаборатории уже не светило, и в полночь, да и не только под магнит, а под металлический цилиндрик и даже под бумажку? Какое уж ночью от бумажки тепло?
Ответ, увы, прост. Перед тем как поставить магнит на чашку, я вертел его в руках, изменяя его ориентацию или просто раздумывая о «феномене». Долго держал в теплой руке поршенек от шприца. Долго укладывал и черную бумажку, прогрев при этом пальцами участок стеклянной крышки вокруг клочка бумаги. В этом все дело.
Ну а откуда картина «магнитного спектра» из телец мелиттобий? И тут ответ несложен. Чуткие к теплу насекомые поворачивались головками к его источникам — концам подковки.
Ну а почему же мелиттобии столь чувствительны к теплу?
В литературе я объяснения этому не нашел, а сам полагаю так. Ориентируясь на источник тепла, они разыскивают гнезда шмелей и пчел. В гнезде шмелей, например, нормальная температура 30–37 градусов, то есть близка к температуре человеческого тела. Такое тепло необходимо для нормального развития шмелиных личинок. «Горючим» же служит… мед. Перерабатывая, «пережигая» его в своих телах, шмели превращают химическую энергию в тепловую. В результате вырабатывается большое количество калорий, что очень хорошо заметно в семьях шмелей, содержащихся в лаборатории. Как только запас меда в гнезде иссякает, температура внутри гнезда быстро падает; подольешь «горючего» в кормушку, где уже в нетерпении толкутся несколько мохнатых «истопников», через считанные минуты красный столбик градусника весело поползет вверх. Если одного из «истопников» в этот момент осторожно взять пальцами за бока, удивишься небывалому ощущению: насекомое очень теплое. Будто держишь маленькую мохнатую кошечку. А когда в прохладный августовский утренник запустишь озябшую руку в недра шмелиной кочки, устроенной где-нибудь у подножия дерева в лесу, покажется, что окунул пальцы в горячую воду.
Так вот, по-моему, излучаемое тепло — великолепный индикатор, «термомаяк» для самочек мелиттобии, разыскивающих гнезда своих будущих жертв. На своей «гипотезе» я не настаиваю: проверить ее пока не удалось. Но термотаксис — стремление двигаться к источнику тепла — оказался у мелиттобий довольно выраженным. Это проявилось даже в таком грубом опыте. Я прикладывал палец к прохладной крышке сосуда всего на одну-две секунды, и через минуту здесь собиралась изрядная компания наездников, впоследствии медленно расползавшихся вслед за растущей тепловой «кляксой» на стекле.