Сосед мой вежливо поблагодарил стюардессу, предлагавшую пассажирам журналы, и задумался. Какие истории приходили ему на память?
В 1968 году остров стал независимым. Все страны, сбросив колониальный гнет, очень скоро убеждались, что сделали только первый шаг.
— Что дала маврикийцам независимость? — спросила я.
— По существу измен лось не так уж много. Вся экономика в иностранных руках. Будете в городах, обратите внимание на вывески банков. Это о многом расскажет. «Пост оффис сейвингс бэнк», «Барклейз бэнк», «Меркантайл бэнк» — английские филиалы. А также американцы… Кто-то умело использует безработицу, голод, религиозные разногласия, национальную пестроту. Стоит подлить лишь масла в огонь. Не раз на улицах строили баррикады. Тогда прибывали английские войска и «восстанавливали порядок»…
Пока мы летели над океаном, я глядела в иллюминатор на порожденные испарением гигантские облака. Они возникали у самой воды и росли вертикально, ослепительно белые, ветвистые, как кораллы. Иногда в их просветах внизу появлялся кораблик, маленький, как игрушка.
Нам навстречу начал свой бег Мадагаскар. Узкая кромка берега, горы, селения, нити дорог, тени ущелий. Среди лесов — озерца с водой, похожей на малахит. Красные реки, желтые островки, коричневатая земля с заплатами пепельно-серых вкраплений. Пашни — перетасованные цветные квадраты… Вся эта необычная гамма красок казалась картиной художника, нашедшего непривычные для глаза сочетания цвета и линий.
— Маврикий походит на него? — оторвалась я от окна.
Спутник сжал губы еще плотнее.
— Мы, маврикийцы, считаем, что бог прежде создал наш остров, а уж потом по его подобию рай.
Однако печальное выражение глаз собеседника заставило предположить, что раем не всегда можно только восторгаться.
Остров корсаров, остров сокровищ, остров рабов. Падали под топорами тропические леса. Красным и черным деревом голландцы отделывали суда. Быстро истребили здесь наивных нелетающих голубей — дронтов, гигантских черепах.
— Нам, получившим остров в наследство от колониального прошлого, досталось совсем немного природных богатств. Конечно, красота… «Но будешь ли ею сыт?» — казалось, говорили глаза маврикийца.
— А океан?
— Да, рыбы много. Обильны его океанские банки Ляперль, Сирена. Но чтобы ее ловить, нужны суда и снасти, заводы и холодильники на берегу. У нас пока этого пет…
Он помолчал, посмотрел в окно и произнес, как бы отвечая самому себе:
— Рыба, пожалуй, еще прокормит. Но на острове большая рождаемость.
В некоторых семьях по пятнадцать детей. Рты прибавляются, а земля не растет. Как было семьдесят на пятьдесят километров, так и осталось.
И снова начал хвалить свою землю. Опыт, интуиция, восточная мудрость, унаследованные, вероятно, от предков, подсказывали учителю, что землю, которая приютила и кормит, нужно любить. История беспристрастна, в конце концов она исправляет несправедливость, хотя иногда приходится долго ждать…
Одним из поворотов этой истории и диктовалось событие, в силу которого мы очутились в пути. Совсем недавно оно кому-то могло, наверное, показаться невероятным.
В год, знаменательный ленинским юбилеем, в Москву, в Дом дружбы, пришло приглашение с Маврикия принять участие в открытии библиотеки, которой присваивалось имя вождя. Волею судеб я оказалась в составе небольшой делегации, направленной из Москвы для участия в торжествах…
На острове нас принимал специалист-математик Р., окончивший Московский университет. Ему мы и были обязаны встречей с премьер-министром страны в первый же день нашего пребывания на Маврикии.
Произошло это неожиданно просто. Мы ехали в отель, и остров раскрывал перед нами все новые краски. Навстречу бежали плантации, города с двухэтажными домами. Мелькали витрины, сливаясь в одну разноцветную ленту. Окраины городов занимали заводы, близко к дороге подходили плантации.
— Как называется этот город? — спросила я, когда мы оказались затертыми лавиной машин.
Дома здесь были повыше, стояли теснее, по улицам двигались толпы людей, катились велосипедисты, а в сквериках все цвело.