— Пей! За успех предистинации, коей начатой и завершенной быть во благовремении! — громко и твердо сказал царь, стоя над склонившимся в поклоне Ходжой-Нефесом.
И кто-то, мазнув по лицу туркмена пахнущими салом буклями парика, сунул ему в руки увесистый кубок.
С ужасом и благоговением смотрел Ходжа-Нефес на огромного, чуть сутулящегося царя, на его тяжелые квадратные башмаки, нитяные чулки, на одном из которых спустилась петля, на зеленый мундир с медными пуговицами, небрежно повязанный галстук. Хотел и боялся встретить взгляд круглых, по-орлиному пронзительных глаз.
Туркмен стоял на коленях у крыльца большого бревенчатого дома, раскрашенного так, словно он выстроен из кирпича. От широкой реки тянуло ледяным ветром. Но Ходжа-Нефес не ощущал холода. Не слышал он и грома музыки в доме, стука каблуков, звяканья шпор, мужского хохота и взвизгивания женщин, не видел отчаянно чадящих плошек, которыми был богато иллюминирован весь фасад этого странного дома.
Шагнув к Ходже-Нефесу, царь наклонился, крякнул добродушно и взял из окаменевших пальцев туркмена кубок.
— Запамятовал, что Бахус вере вашей противен. И потому не настаиваю… И поднимись-ка! Я не шах персицкий и ценю не по раболепству.
Уже стоял рядом дьяк Посольского приказа Шафиров, черноволосый, остролицый человек с умными и веселыми глазами и припухшими веками, ждал, склонив голову по-птичьи, чуть набок.
— Скажи ему, Шафиров, что доведенный прожект интерес представляет сугубый. И потому без участия оставлен не будет. И еще: утеснения какого не терпит ли, коштом доволен?
И, не дождавшись, пока переведут ответ, поняв его смысл по лицу Ходжи-Нефеса, царь потрепал туркмена по плечу, круто повернулся, ушел в дом.
А на крыльце уже позванивал шпорами, зябко поводил широкими плечами мужчина лет тридцати, смотрел внимательно, цепко. Он стоял вполоборота. Ветер, трепавший витые кольца прядей парика, открывал тонкий, с заметной горбинкой нос, немного приподнятые скулы, брови вразлет и негустые усы, обрамлявшие губы полукольцом.
— Высочайшим повелением назначен руководить предприятием гвардии капитан Александр Бекович-Черкасский, — назвал незнакомца Шафиров.
И Ходжа-Нефес невольно подивился быстроте, с которой здесь принимались решения.
Капитан Бекович улыбнулся, положил ладонь на рукоять шпаги, задирая ею полу мундира, произнес по-тюркски, явно наслаждаясь растерянностью, мелькнувшей в глазах туркмена:
— Люди говорят, аллах знает… Возможно, имя Девлет-Кизден-Мурзы для вашего слуха, почтенный Ходжа-Нефес, прозвучит приятнее?
— Господин — мусульманин? — сделал шаг вперед туркмен, и стоявший рядом Шафиров пожал плечами, то ли поражаясь недогадливости гостя, то ли осуждая за некую бестактность. Бекович же посерьезнел, как бы подтянулся.
— Сто людей, сто мыслей… Мусульманин… В это слово вкладывают различный смысл. Ведь и ты, почтенный Ходжа-Нефес, нынче не в своем краю. Другим ли ты стал от этого? А если и другим, то кому от этого лучше или хуже?
Солнце поднималось все выше, и Ходжа-Нефес уже несколько раз проваливался в забытье. Одежда старика порвалась в клочья, тело покрылось глубокими кровоточащими ссадинами, горькая и жгучая пыль набилась в бороду, в уши. Губы пересохли и снова запеклись. Все чаще перехватывало дыхание. То ли верблюд был так выучен, то ли просто пуглив и дик, но едва Ходжа-Нефес пытался, изогнувшись, вцепиться пальцами в арканную петлю, захлестнувшую ноги, тут же пускался тряским галопом. Порой верблюд останавливался, и это было еще мучительнее: одно неосторожное движение — и снова начиналась скачка.
Быстро накалившийся воздух висел стеклянным куполом, мир, казалось, тонул в желтизне, бескрайности и равнодушии. Сознание туманилось. Лежа навзничь в минуты кратких остановок проклятого богом животного, Ходжа-Нефес почти не ощущал боли, а видел то какие-то города, всплывающие на горизонте, то птиц, стремительно летающих над водой, то свинцовое небо Петербурга, роняющее мелкий, холодный дождь, то самого себя в дервишеской латаной хирке, с выдолбленной сухой тыквой у пояса, в старом войлочном колпаке, надвинутом пониже, чтобы никто не мог узнать его, уходящего под вечер из Хивы через Мазандаранские ворота…