Вольнодумство — самое страшное преступление. Слишком много вокруг тех, кто собственную трусость оправдывает всемогуществом сильнейших мира сего. Недаром сказано в святом коране, который читают многие, а понимает каждый по-своему. «Они хотят, чтобы вы были неверными, так же как неверны сами они… Вам доставляем мы полную власть над ними». И упасть бы Ходже-Нефесу со связанными руками и мешком на голове с Башни Смерти под хриплый рев кожаных труб — выручил судейский писец, которого Нефес когда-то обучил искусству красочной и сладостной речи. Он сообщил о надвигающейся беде.
Так, пройдя десятки путей, избежав счастливо многих опасностей, попал туркмен Ходжа-Нефес в далекий северный край, в строящуюся столицу на холодной реке.
«Река Карагач, которая выпала в Хивинской земле из Дарьи-реки, из древних лет шла через степь и меж гор и устьем пала в Каспийское море выше Красных Вод езды три дня. Пересечена буди загородью, пересохла. Плотины той видеть не мог, но, по сказам людей Омуцких, такова была. А от той-де плотины степью меж гор суходолом, а в других местах и нанесенными песками, где промеж сего шла Карагач-река, сухим путем ходу будет до Каспийского моря двенадцать дней.
В стране, лежащей при реке Аму, добывается песочное золото, и хотя речка эта, впадавшая прежде в Каспийское море, ради безопасности от русских узбеками отведена в Аральское море, но, перекопав плотину, можно обратить реку в ее прежнее русло…»
29 мая 1714 года Петр Великий подписал указ о снаряжении в Хиву экспедиции — разведать земли окраин владений русских и соседние, а также проверить сообщение туркмена о «песочном» золоте.
Два месяца спустя гвардии капитан князь Александр Бекович-Черкасский с малым отрядом, в котором находился и Ходжа-Нефес, прибыл в Астрахань. Отсюда предстояло начинать поход.
«…В приезд свой в Астрахань осведомился через жителей астраханских о реке Дарье — откуда течет, где падает устьем. Сыскал таких людей, которые знают оную реку, называют Амударья. Сказывают, что немалая река, берется вершиной от Индии, течет Бухарскою землей и Хивинскою, падает в озеро названием Аральское море, то, которое от Каспийского моря четырнадцать дней ходу; иные сказывают, будто малый приток есть от озера в море Каспийское — токмо такого человека нет, который видел: сказывают, что видели…»
Бекович отложил перо, присыпал страницу песком из оловянной песочницы и устало откинулся на лавке-рундуке, покрытом потертым персидским ковром. Бекович помнил, что царь ждет от него обстоятельных, снабженных достоверными сведениями донесений. Но что он мог пока донести в Петербург, если подготовка к походу до сих пор велась еле-еле? Немного пока находилось добровольцев, согласных идти в пределы ханства Хивинского. Кто не знал о нежелании хана пускать в свои земли неверных!
Тишина и прохлада властвовали в доме астраханского воеводы. В отведенной гвардии капитану горнице чуть пахло ладаном и укропом. Теплилась лампадка перед темным, старого письма образом Николая-чудотворца. Жужжала муха, стукалась о мутные стекла низкого оконца. И трудно было представить, что за этим оконцем стоит душный день, что бревенчатые дома и стены крепости словно плавают в туманном мареве. И тяжелая, горчащая на губах пыль, поднятая ногами редких прохожих, ложится серым слоем на все кругом. Где-то протяжно замычала корова, прозвякала железной низанкой воеводская ключница, перебегая через двор, закричала пронзительно, черным словом поминая какую-то Дашку.
Воевода, пузатый и коротконогий, то и дело снимал с коротко стриженой шишкастой головы парик и вытирал обильный пот. Он вел себя уклончиво и ласково. Необходимыми ссудами обещался снабдить, однако от включения в экспедицию части астраханского гарнизона отговаривался настойчиво. То ли вправду еще слишком свежа была в Астрахани память о взятии города разинской вольницей, то ли другие какие были причины, но на своем воевода стоял твердо.
Самое главное — нужен был проводник. Ходжа-Нефес последнее время что-то прихварывал. Кроме того, никак не хотелось Бековичу полагаться на него одного. Не потому, что не доверял. Доверял, конечно, но все-таки двое вернее.
— Три вещи недоступны пониманию, говорил Сулейман ибн Дауд, да будет милость аллаха с ними обоими! — сказал Ходжа-Пефес, когда недавно они обсуждали уже сделанное для экспедиции. — Но он мог бы добавить еще одну.