Были, были в России попытки получить достоверную карту Каспийского моря. Николай Витсен, голландец Иоганн Стрейс, Семен Ремезов и другие пытались составить более или менее точный чертеж берегов и островов Хвалынских. Эти карты позднее перерисовывали в Амстердаме, Лондоне, Копенгагене, Лиссабоне, на них ссылались ученые.
На последней аудиенции Петр показывал Александру Бековичу две карты, составленные Иваном Зотовым и капитаном Еремеем Мейером. Но точность этих карт была довольно сомнительной.
…Поцарапав вежливо дверь, отворил ее и вошел воевода. Поклонился пристойно государеву посланцу, походил, отдуваясь, вперевалку, по горнице. Бекович встал, отвесил короткий и четкий поклон.
— А ты, князенька, сиди себе, — как в бочку бухал воевода. — В ногах правды нет. По здорову ли?
— Благодарствуйте, Иван Пафнутьевич.
— Нет ли докуки какой?
— Едина: промедление.
— А ты, князенька, не торопясь поспешай… Дашка!
На пороге выросла румяная девка, засмотрелась на приезжего офицера, почесывая пяткой ступню другой ноги, белевшей из-под высоко подоткнутого сарафана.
— Ну, что молчишь, бесстыдница? — рявкнул воевода.
— Приказывай, боярин-воевода, — пискнула девка.
— Взвару!
Девушка исчезла, и гвардии капитан мысленно улыбнулся желанию воеводы из худородных дворян казаться важным и тароватым.
— Не торопясь не поспеешь. Государево указание околичностей не терпит.
— Помилуй бог, какая околичность! Только, князенька, до Питербурха тут, ох как далековато! И людишки наши зело туго-думны…
— Что ж, доброхотов не сыщется государеву волю исполнить?
— Прости, князенька, стар я… Только про капитана Еремея Мейера, поди, и ты наслышан?
— Наслышан и знаю предостаточно. Тому капитану государь за карту изволил 500 дукатов и собственную парсуну пожаловать.
— Истинно! — закивал воевода. — Только тридцатого дня месяца июлия тыща семьсот пятого года от рождества Христова капитан Мейер тут, в Астрахани, претерпел от воров-стрельцов кончину мученическую… А ведь как ни кинь, а я за тебя перед государем в ответе…
— Этому одно слово, — тихо проговорил Бекович, поднимаясь и стискивая рукоять шпаги. — Небрежение, измене подобное!
— Помилуй, батюшка! — заохал, запричитал воевода. — За что же слова поносные? Я ли не пекусь о нуждах града, мне подопечного? Я ли доброхотов не кликал? Азиатца тебе второго разыскал, как и велено было…
Он замолчал, засопел обиженно, и Бекович подумал, что, возможно, он несправедлив к этому рыхлому, явно неумному человеку. Как спросить больше, чем он способен сделать?
Пришла дворовая девка Дашка; приседая от робости, поставила на стол тяжелую братину со взваром. В доме пахнуло погребным холодом, имбирем. И Бекович внезапно ощутил сильную жажду, махнул рукой и припал к посудине пересохшими губами.
Появился в дверях холоп — рыжий, с нагловатой усмешкой на сытом лице, в посконной рубахе до колен. Поклонился большим поклоном, тряхнув разделенными надвое и обильно намасленными русыми кудрями.
— Вашего сиятельства азиатец просится войти. А с ним иной человек…
— Звать! — крикнул Бекович, радуясь, что сейчас Ходжа-Нефес избавит его от продолжения неприятного разговора с воеводой. — Ну, чего стоишь? Я сказал: звать!
— Пусти его, рыбонька, — покивал воевода и ласково заглянул в глаза капитану. — То ж второй азиатец, моими хлопотами отыскан, князенька.
— Ваалейкум ваассалям, — ответил Бекович на приветствие Ходжи-Нефеса.
Капитан удивленно всматривался в человека, который стоял рядом с туркменом, прижимая руки к груди и кланяясь.
У незнакомца, одетого в рваный халат, лицо было иссечено глубокими, недавно зажившими шрамами. И оттого трудно было сказать, молод он или стар. Криво сросшееся, вывороченное правое веко беспрестанно моргало.
— Спаси и помилуй, — пробормотал воевода, потянулся с кряхтеньем и вышел, брезгливо покосившись на Ходжу-Нефеса и его спутника.
— Его зовут Манглай Кашка, он из тех мест, — сказал Ходжа-Нефес. — И он знает путь в Хиву так же хорошо, как и я. Он бежал сюда от несправедливости хана хивинского.
— Ты согласен идти с нами? — спросил Бекович, рассматривая Манглая со странным чувством: то ли жалость испытывает к нему, то ли недоверие?
— Да, господин, согласен, — человек с иссеченным лицом опустился на колени.