А с Фомкой дело обстояло так. Всю зиму в Астрахани шли приготовления — смолили челны, вили из пеньки канаты, чинили скампавею, устройство и управление которой известны были Бековичу еще со времен славной баталии у Ганге-Удда. Конопатили рассохшиеся борта, заново обтягивали такелаж. И амбары, отведенные для экспедиционных припасов, медленно, но неуклонно полнились мешками с крупой, вяленой и соленой рыбой.
Приходил на берег воевода, стоял, раскорячившись, опираясь на толстую трость с набалдашником. И нелепо выглядели на нем предписанный парик с нерасчесанными космами и зеленый, волосатого сукна мундир с позеленевшими пуговицами. Ему бы ферязь с расшитым воротом, оплечье узорчатое. Да на ноги бы не башмаки с пряжками, а сапоги с высокими каблучками, с мягкими сафьяновыми голенищами…
— Али, князенька, холопских да служилых рук не хватает, что сам топорищем руки мозолишь? Тщусь мыслить сие, лишь забаву как…
— Государь в Заандаме и Воронеже плотницких дел не чурался. Паче того, уменье сие превыше многих иных почитал! — зло, едва сдерживаясь, отвечал Бекович. — И от того России не поруха, а честь великая! Или государь тебе не в пример, воевода?
И с удовлетворением видел, как багровел воевода, как начинали трястись его студенистые щеки, как уходил он прочь, глубоко язвя песок своей тростью.
В один из таких пыльных и ветреных дней пришел к Бековичу дворовый холоп воеводы Фомка, ударил челом, прося принять его в ватагу. Гвардии капитан увидел томление на лице парня, уловил тягучую нарочитость в его голосе и слегка усмехнулся.
— Душой ли идти ко мне хочешь?
— Душой, боярин! Вольная жизнь мнится…
— Служба государю не гультяйство! И не боярин я.
— Прости на слове, господин капитан. Как на духу: от злодейств воеводиных уйти лажу. Крут и заушает походя.
— Ой ли? — усомнился Бекович и пристально взглянул в вильнувшие глаза холопа. — Доподлинно ведомо мне, что ты любимый, паче того, доверенный раб воеводы Ивана Пафнутьича… Тыркин!
— Здесь! — вытянулся рядом широкоплечий солдат, выполнявший в команде обязанности профоса.
— Взять! И… два десятка батогов! Погорячее!
— За что, боя… Господин капитан!
— За ложь и поклеп на воеводу.
— Как на духу…
— Тыркин, еще десяток добавишь.
Парень рухнул Бековичу в ноги, пополз по пыли.
— Облыжно сказывал, господин капитан… Истинно добр воевода ко мне. Велено было мне так говорить.
— А как не возьму?
— Кнутом грозил.
— Отставить, Тыркин!
Бекович отвернулся, покусал губы. Умысел воеводский был не очень-то хитрым, но отличался расчетливостью. И участие воеводы в государевом деле холоп потом подтвердить сможет, да и знать воеводе не помешает: так ли уж облечен доверием государевым этот что-то уж очень молодой офицер? Удачей предпринятое кончится — воевода первый пособник; промашка какая — тоже знать вовремя не помешает. Вот и тут он — невидимый след змеи…
— Денщиком моим будешь. А воеводе доводить можешь, как и велено. У меня утайки ни в чем нет.
…«Тюб-караган» — еще раз сверился по карте командир экспедиции, глядя на приближающийся берег. Малая осадка скампавеи, не говоря уже о плоскодонных челнах, позволяла начать высадку с борта на отмель, где чуть выше колена. Но Александр Бекович уже хорошо знал, что все в жизни как бы уравновешено: за стечением благоприятных обстоятельств следуют неудачи. Недаром так памятна легенда про перстень царя Поликрата. Кто знает, не ждут ли именно тут, на отмелях, за камнями, недруги с туго натянутыми тетивам луков…
— В добрый ли час начинаем путь свой? — озабоченно говорил Ходжа-Нефес накануне отплытия. — Опасности предвижу немалые.
— Тяготы — да. Но опасности? Мы на своей земле.
— Это сегодня. А завтра? Слишком много говорят о песочном золоте. А где корысть, там верности не сыщешь.
— Не каркай вороном, старик, — устало оборвал туркмена капитан. — Запамятовал, что со слов твоих в Петербурге и поход сей решен был?
Ходжа-Нефес склонился в длительном поклоне, попятился к выходу. И Бекович поймал себя на внезапно закравшемся мучительном сомнении: а не чей ли злой умысел — само появление этого старого туркмена в Петербурге? Не лазутчик ли он? Не хивинцев, конечно, а хотя бы тех же турок, в чьих интересах пресекать русские начинания? Взятие Азова с придонскими городками, посольское плаванье в Константинополь… Кто скажет? Князь Ромодановский далеко, а государь почему-то с самого начала поверил этому человеку.