Недоверие, сомнения — они тоже как след змеи. Но так или иначе, а свой долг Александр Бекович-Черкасский, гвардии капитан, знал. И готов был ради достижения поставленной перед ним цели к любым тяготам. Пусть хивинский поход — всего только одна, даже не козырная карта в игре, которую начинал в масштабе мира великий русский царь, круто повернувший руль корабля российского.
А что касается разговоров о песочном золоте, то это не страшно — так легче было набрать ватагу «в греби».
— Может, стоит отказаться от второго проводника? — как-то спросил Бекович у Ходжи-Нефеса, видя, что тот молчалив и хмур.
Туркмен сузил щелочки глаз, огладил бороду.
— Это было твоим желанием, капитан-ака, не моим. Манглай Кашка — человек знающий. Позволь мне в сем случае не давать тебе совета…
За день до отплытия возвратившийся с берега раньше обычного гвардии капитан привычно толкнул окованную железом калитку и остановился пораженный. Оголенный по пояс Фомка был привязан к столбу, вкопанному посреди двора. А воевода, багроволицый, с выпученными глазами, с блестящей полоской слюны на подбородке, хлестал парня ременной плеткой.
Бекович рванулся, перехватил руку воеводы, выдернул из нее плеть, наступил на окровавленный жгут кованым каблуком ботфорта.
— Пошто зверствуешь?
— Мой холоп! — прохрипел воевода, напирая расхристанной, потной грудью на офицера. — Хочу — убью!
— Ныне он слуга государев!
— Знать не знаю никаких слуг! — взъярился воевода, но, словно натолкнувшись на стальные острия капитанских глаз, попятился, вытер пот рукавом. Парень обвис на веревках, тряс головой, мычал.
— Так говоришь, государевых слуг не знаешь? За это в железа забивают.
— В беспамятстве я, прости, князь.
— За что бил? — Бекович перерезал веревки, стягивающие Фомкины запястья, и тот, пошатываясь, побрел прочь.
— За небрежение.
— Не все довел, чего ждал? Руками не маши, о соглядатайстве твоем говорю, воевода. За одно то тебя в Приказ следует. Или я, по-твоему, доверием не облечен, что свой сыск чинить вздумал?
— Конь о четырех ногах и то спотыкается, князь… Едино о пользе пекусь. Тому верь. Ты прости, молод, горяч. А мне тут все ведомо… Предостеречь от какой порухи мыслил…
— На том и порешим, воевода. Однако опасись. Я добр, но сие в последний раз!
Тем же вечером Бекович съехал с воеводского подворья, взяв под постой на последнюю ночь дом стрелецкого старосты в слободе, неподалеку от пристани.
— За что терпел? — спросил он у Фомки, когда уже были в море, несколько дней спустя.
Тот пошмыгал носом.
— Да вишь, господин капитан, боярин помыслил, что не все довожу…
— И не облыжно помыслил? — хитря, но с надеждой спросил командир экспедиции.
Фомка вздохнул.
— Облыжно. Про все доводил, как велено было.
— Пойдешь в гребцы, — сумрачно сказал Бекович.
Но через неделю отменил приказ.
…Челны с разгона, с ходу вылетали один за другим на отмель. Люди, чернея загорелыми спинами, прыгали, поднимая брызги, в воду. Вытягивали посудинки на песок, на мелкие камни, горланили весело и отчаянно. Со скампавеи бултыхнулся якорь, гребцы убрали весла. В небе медленно плавал коршун, вычерчивал круги. С берега тянуло густым жаром, как из печки.
«…На сей стороне Каспийского моря сыскали несколько гаваней, которых в других картах не описуют; только рек мало. Сего августа 3 числа доехал до места званием Актам, где текла Аму-дарья-река в море Каспийское. Ныне в том месте нет воды, понеже нет в ближних местах, для некоторых причин оная река запружена плотиною, на урочище Харакае, от Хивы в четырех днях езды. От той плотины принуждена течь оная река в озеро, которое называется Аральское море…»
Под золоченым куполом спокойно и таинственно лежал черный камень, упавший некогда с неба, — священная Кааба. Он отсвечивал глубокой неземной тьмой, словно матовый уголь, слегка отполированный временем. А вокруг купола кружились в экстазе паломники — бесконечная вереница изможденных, с безумными, провалившимися глазами людей. Они были одеты в просторные арабские аба и галабии или в какое-то невообразимое тряпье, а то и вовсе ходили полуголыми. Смуглые, желтоватые, с сероватым отливом кожи и совсем черные лица — магрибинцы, йеменцы, жители Хорезма и Дамаска, Курдских гор и Ливанских долин, Каира и Бейрута, суданцы и берберы… Пестрота, многоязычие, исступленность…