Дед вышел на твердое. Некоторое время они с лосенком смотрели друг на друга, и тот мекнул с надеждой. Дед к нему шагнул; он отступил на шаг. Дед еще двинулся, двинулся и лосенок.
— Глупое, ну и есть глупое! — проворчал дед сердито.
Лосенок даже от такой безобидной ругни отпрянул почти панически. Дед покачал головой и привел в действие косу: принялся шваркать ею по прошлогодней отаве, лишь кое-где выпустившей яркие стрелки новой зелени.
Всякий другой сразу бы понял, что тут, с этой косьбой, ему просто морочат голову: какая, спрашивается, трава в апреле?! Но лосенок поддался на дедову хитрость: сначала наблюдал настороженно, а потом заскучал, стал рассеянным и дал косарю приблизиться.
Ефимыч воспользовался моментом, положил косу на землю, сделал, крадучись, шаги — раз! — обнял зверя за тонкую шею. Кусок хлеба был наготове, он тотчас втиснул его лосенку в рот.
Ефимыч правильно придумал с хлебушком! Хлебушек — его и зверь способен понять. Притом же дед, тоже с расчетом, предварительно вмял в мякиш щепоть крупных камушков соли. Лосенок, почувствовав их у себя на языке, в момент перестал трепыхаться.
— Кушай, кушай, — умилился старик. — Теперича вот ко мне пойдем… Молочка дам… А ты, чай, и пить не умеешь, горемычный… Али в село бежать, рожок у какой бабы одолжить?..
Восторгу Ефимыча не суждено было длиться долго. Как только он, взяв лосенка в охапку, вошел в воду, сильный удар копытом поразил его в колено. Дед охнул, но, понимая, что ругней не поможешь, не сказал ничего. Прихрамывая, побрел по мелководью к берегу, видневшемуся верстах в полутора. Лосенок, выждав немного, капризно мекнул и что есть силы треснул по второму колену, Дед, не взвидев белого света, громко застонал. Но лучше бы он и на этот раз помалкивал: звереныш с испугу забился в руках и нанес еще множество ударов. Дед закачался и едва не сел в воду.
— Уж и я тебя ужотко! — смиряя голос, прохрипел он.
Пустая угроза! Пока не достигли берега, истинным хозяином положения оставался лосенок. Не то что наказывать, прижать его посильней Ефимыч не решался.
Пеший путь с острова оказался весьма замысловатым, состоявшим из множества переходов от какого-нибудь приметного кустика к черной проплешине, а оттуда к сухим прошлогодним зарослям тростника, от зарослей — по гладкому мелководью с неожиданно твердым дном — к причудливой коряге. А по сторонам — топи, глубины, тартарары…
Но приблизился лес: каленая медь сосен, терпкий запах смолы, хвойная подстилка под ногами. А на высоте уклонного берега выглянула из-за деревьев корявая крыша избушки. Выйдя на берег, Ефимыч опустил пленника на землю — не смог больше держать, руки занемели. Лосенок, перебрав тонкими ножками, сделал несколько шагов. Самое бы время ему удрать, но он и не попробовал — тревожно и вопросительно оглянулся на деда.
— Иди, иди, — сказал старик. — Чижолый ты…
Слабым движением руки он направил лосенка вверх по склону, тот спокойно подчинился. Так они оба — лосенок впереди, а дед, чавкая разбухшими лаптями, чуть сзади — поднялись к избушке, огороженной сухой, ломкой оградой. Лишь у калитки зверь помешкал, и дед, чуть тронув его за круп, проговорил:
— Заходи. Тут тебе дом твой.
Лосенок забежал во двор.
Дед Ефимыч был лесником. Пятьдесят, а может, и все семьдесят лет сторожил Бельмишинское урочище — значительное лесное пространство, принадлежавшее неким Астартовым, графскому роду. Был он слуга верный, деятельность свою понимал как посильное притеснение мужиков окрестных деревень, за что и сносил за жизнь множество ругательных прозвищ. Но ни одно из них почему-то не прирастало к нему насовсем, а, помотавшись какое-то время на устах обидчивых соседей, начисто забывалось. Лет двадцать назад Ефимыч овдовел; позапрошлою зимой волки сожрали Соболька, его собаку. И теперь все хозяйство составляла одна лишь Буренка — вопреки своему имени вовсе не бурая, а совершенно рыжая корова. Молоком она не слишком баловала старика, но Ефимыч не в том видел ее назначение — все-таки компания для одинокого человека. Это было существо совершенно некоровьего ядовитого характера: то исчезнет на целую неделю, то не подпустит доить. В начале марта родилась у нее хорошенькая телочка, которая Ефимычу была ни к чему, по каковой причине он и свел ее известному в округе Егору Силычу в погашение кое-каких долгов. Так проклятая корова не простила! Когда Ефимыч, чуть навеселе, возвратился из Бельмишина, Буренка, вырвавшись из хлева, устроила погоню на испанский манер и три раза чувствительно боднула деда в спину. Всегда-то она норовила наступить на ногу, хлестнуть липким хвостом по глазам, но самым большим для нее удовольствием было опрокинуть подойник, чтобы и те крохи молока, которые она способна была исторгнуть из себя, хозяину не достались. Понятно, на такое поведение Ефимыч отвечал соответствующим образом, и отношения между ними никак нельзя было назвать дипломатическими.