Здравый смысл давно бы должен заставить нас отступить в глубь темноты. Но какая-то сила держит на месте и даже толкает в сторону света еще шагов на пятнадцать-двадцать. В одиночку на этой грани оставаться, пожалуй, было бы трудно. Но нас двое, и кажется, что опасность от этого вдвое уменьшается.
Обращенное к вулкану лицо чувствует жар примерно такой же, как если бы заглянул в открытую дверцу печи, где полыхают сухие дрова. Но спине холодно. Тут, у вулкана, возникает местный резкий ток воздуха. И чтобы согреться, поворачиваемся к теплу то спиной, то лицом. Но спиной к противнику долго стоять неприятно. И, чувствуя, как сохнут губы, мы все-таки смотрим на усеченный светящийся треугольник и на пламя, которое из него рвется.
Описывая этот момент, я чувствую всю беспомощность слов. Они не передают и доли всего, что мы испытали. И кино, несмотря на все старания Генки, тоже не передаст. Секрет, видно, в том, что здесь, в шестистах шагах от вулкана, все чувства предельно обнажены: слух, зрение, осязание. Запах газа тоже делает свое дело. Прибавьте к этому «перец» вполне ощутимой опасности, и станет понятным выражение вулканологов: «Это надо увидеть…»
Возле вулкана «покорителем природы» человек себя не почувствует. Грозное величие извержения, возможно, тем как раз и пленяет, что человек не в силах тут ни вмешаться, ни изменить что-либо. Он может лишь наблюдать. По силе воздействия на чувства явление это не с чем сравнить. Слова «фейерверк», «иллюминация» ничтожно слабы, чтобы ими воспользоваться.
Из великих явлений природы, какие мне самому посчастливилось видеть, можно назвать Антарктиду — огромное пространство без единой темной точки на нем. Можно вспомнить стада животных в африканской саванне — от горизонта до горизонта. Гигантский каньон в Аризоне… Но по силе воздействия на чувства все это можно поставить лишь после того, что видишь сейчас…
Час ночи. Мы не уходим. Мы просто не в силах уйти. Вулкан не держится одной ноты — все время видишь оттенки чего-нибудь нового. Вот пошла полоса выбросов до белизны раскаленной породы. К красноватому свету газов и пепла прибавляется яркий свет, от которого наши фигуры бросают длинные тени. А вот потекла лава. В щербину невидимой нам стороны конуса она течет непрерывно. Но сейчас глубинные силы бросают лаву высоко вверх. Искрящимися полотенцами она стекает по всем сторонам конуса…
И все же надо идти — три часа ночи.
— Я остаюсь, — решительно заявляет Геннадий. — Хочу поснимать еще утром, когда солнце будет вот тут…
Мы с Мишей спускаемся в лагерь при мощном свете, отраженном от облаков. Дорожку хорошо видно. Видно даже мышонка возле тропы, неизвестно как уцелевшего и неизвестно куда бегущего. От привычки к красному свету звезды в пространствах между облаками почему-то кажутся нам зелеными.
«Ну, а все же опасное это дело?» В Москве при разговоре почему-то каждый счел нужным это спросить. Ответ для всех: конечно, чувство опасности было. Не зря же профессию вулканологов относят к числу профессий, где надо сознательно рисковать. Но вот что говорит нам статистика. За всю историю Камчатки от извержения вулканов не погиб ни один (!) человек. А сколько людей погибает у нас ежедневно в милых комфортабельных «Жигулях»?!.
Оставленная нам на попечение полевка, кажется, была вполне довольна житьем в коробке из-под свечей. Мы решили: возьмем в вертолет и выпустим в подходящем для нее месте. Но, вернувшись под утро в лагерь, увидели: коробка повалена ветром и полевка исчезла. А может быть, вовсе не ветер, а сова увидела сверху добычу…
У вулкана я собрал по крупицам в блокнот все, что касалось животных. Как пережили они извержение? Каким было их поведение?..
Извержение было, конечно, бедствием для всех тут живущих. Зарегистрирована гибель нескольких сот оленей, смерть которых наступила от химического отравления и «наполнения желудка механическими частицами» — ели с пеплом траву и мох. (В Исландии при таких же обстоятельствах пало семь тысяч овец.)