Он пошел прочь. И это неправда, что она выше ростом, это ей так кажется.
А однажды она толкнула его и он упал. Она засмеялась, сморщив нос от смеха. У нее были красивые зубы, каждое утро она чистила их щеткой. Дюдауль поднялся и стал не спеша отряхивать штаны.
А потом она придумала новое развлечение: стала его преследовать и издеваться над ним, как ее пятилетние братья-сорванцы: толкалась, щипалась, наступала на его сапоги. Разумеется, этот мальчишка был не в ее вкусе. Она вспоминала двух своих однокашников, рослых и голубоглазых: один был русский, другой эстонец. Тех так просто не толкнешь — сильные! Чего доброго, сдачи отвесят. Она, как всякая женщина, уважала силу и по молодости понимала ее в прямом смысле. В отместку за равнодушие Дюдауля (он понимал, что ему рассчитывать не на что, и старался не попадаться ей на глаза) она хотела сделать ему какую-нибудь настоящую неприятность, да все никак не могла придумать чего-нибудь подходящего. Да и что ему сделаешь? Он все время работает. Мешать работать? Отец будет ругаться. Сам-то он, Дюдауль, даже ругаться не умеет. Что за мужчина такой? Впрочем, она насыпала в его бакари снега.
А он только и думал о ней. Злился на себя, искал все новой и новой работы, чтобы отупеть, чтоб голова освободилась от Осикты, но это не помогало. Он делал нарту — и представлял, как на них сидит она и смеется. Он строгал ветку — и видел Осикту на готовой уже легкой лодке. И себя, разумеется, рядом, с блестящим от воды веслом. Что бы он ни делал, тут же обязательно находилось место и для Осикты.
Как-то, проходя мимо чума бригадира, он услышал ее плач. Остановился. Потом решительно вошел в чум. Осикта лежала на шкуре, схватившись за щеку.
— Зуб болит, — пояснил врач, копаясь в рюкзаке, — выпей, и все пройдет.
Последнее относилось к Осикте. Он положил на ее протянутую ладонь две таблетки.
— И что характерно — ничего не сделаешь, — продолжал он.
Осикта поднялась, плеснула из чайника в кружку и запила таблетки. А врач все говорил:
— Как раз в поселок прибыл стоматолог, который зубы лечит. Женщина. Ба-альшая женщина. Как шкаф. Сто кило будет, пожалуй. У нее машинка. Эта машинка зуб сверлит. Там сверлышко, оно крутится: «Ж-ж-ж!» А потом в дырку пломбу — и полный порядок. Ведь у тебя на вид хорошие зубы.
Осикта скривившись показала один палец.
— Один? Один плохой? И из-за одного можно хвост откинуть. Бывали такие случаи. И что характерно — ничего не сделаешь.
Вошел бригадир и молча сел. Ветврач все говорил. Дюдауль стоял и думал.
— А что сейчас сделаешь? Ничего! — Врач оглядел присутствующих, как бы ожидая, что кто-нибудь поддакнет, но все молчали. Осикта отвернулась.
— До поселка на лодке не доедешь, пока реки не вскроются. А когда они вскроются? Неизвестно. На оленях не пройдешь — на реках забереги, утонешь. Да и ехать до поселка на «Казанке» с «Вихрем» часов шестнадцать по Каральке, а потом по Тазу… Давайте считать…
И он стал подсчитывать, сколько займет времени поездка на лодке, которой нет, до поселка, где есть зубной врач, после того, разумеется, как вскроются реки и пройдет лед.
Дюдауль с каменным выражением лица слушал все эти пустые разговоры и думал. Он знал, что зубы мог заговорить престарелый шаман Лати. Но где он сейчас? К тому же он не по-настоящему лечит: зуб потом снова будет болеть. А врача как сюда привезешь? Ведь в ней сто кило. Тут сейчас не всякий селькуп пройдет на оленях. Надо Осикту отвезти в поселок. А может, зуб сам пройдет?
Вечером он собрался на охоту. В чуме бригадира горела лампа — светились щели между шоками, и Осикта, позабыв обо всем на свете, скулила, как маленький щенок. Дюдауль зашел в чум. Она лежала на шкуре, ее лицо перекосило, будто она спрятала что-то за щеку. Рядом сидели притихшие братцы-сорванцы. Она не видела ничего вокруг, оставаясь наедине со своей болью.
— У нее температура сорок, — сказал бригадир, который никогда не гнушался советоваться с Дюдаулем.
— Отвезу ее в поселок, — сказал Дюдауль.
— На Каральке забереги. Не пройдешь. Я ездил, смотрел.
— Знаю место, где можно пройти. Сейко-ильча показывал.
Авторитет Сейко-ильча в таких вопросах был непререкаем, однако бригадир с сомнением покрутил головой и поцокал языком.
— Отвези меня! — поднялась Осикта. — Отвези меня, Дюдауль. Отвези, иначе я умру.
— Утонете, однако, — сказала жена бригадира, раскуривая трубку.
— Может, не утонем? — сказал Дюдауль. — Там в последнюю очередь вскрывается река.