— Не утонем! — сказала Осикта так убежденно, как будто не раз проходила Каральку в это время. Но на ее слова никто необратил внимания: она от боли совсем не соображала, что говорит.
— Не пройдешь, — вздохнул бригадир. Потом повернулся к Осикте и посоветовал ей: — Терпи. Может, пройдет.
— Дюдауль! — крикнула Осикта и, упав лицом на шкуру, зарыдала.
Дюдауль вышел из чума. Подморозило. Светила луна. Было светло, только деревья отпечатались на небе черными жилами.
Дюдауль стал глядеть на белое за темными деревьями озеро. Он вспомнил, как из озера вытекает река Цыран, увидел каждую извилину Цырана, каждое дерево на берегу, потом Каральку. Он повернулся лицом по течению Каральки, которая виделась как бы с большой высоты, залитая лунным светом. И полетел над ней, туда, где Латтар-пеляк, где живет Сейко-ильча. Там, на «той стороне», где все наоборот, сейчас день, и Сейко не спит. Дюдауль видел сверху тени лиственниц на снегу и светлые забереги. Свет луны, тускло отражаясь на чешуйчатом снегу, двигался вместе с Дюдаулем, временами ярко вспыхивал в разводьях. А вот в этом месте заберегов нет!
Вдруг он подумал, что все это ему кажется, и вдохновение тут же оставило его, полет прекратился. Дюдауль стоял на берегу озера; вдали во тьме терялся Цыран, слева стоял чум бригадира, из железной трубы летели вертлявые искры.
Тогда Дюдауль полез за пазуху и вытащил кожаный кисет. В кисете лежала трубка Сейко, которой Дюдауль не пользовался: берёг. И он решил «поговорить» с трубкой.
«Если упадет этой стороной, — решил Дюдауль, — надо ехать. Тогда пройдем».
Он уронил трубку на снег. Трубка Сейко-ильча сказала, что надо ехать. Дюдауль ухмыльнулся. Если б она сказала другое, он бы все равно поехал. Но в том, что Сейко этой трубкой сказал: «Ехать», он увидел обещание удачи. И с этой минуты стал спокоен и тверд.
Он поймал трех лучших оленей, из тех, что достались ему от Сейко-ильча, и двух совхозных кастратов. Он знал этих кастратов не хуже, чем своих оленей. Они маленькие и неказистые, но выносливые. Их никогда не жалели и гоняли почем зря, поэтому они бывали выносливее многих личных крупных оленей. Если, разумеется, не валились от чрезмерной работы.
Дюдауль постелил на нарту две шкуры, взял с собой хлеба, чая, спичек и соли. Подоткнул под сумку топор и ружье. Потом подкрался к чуму бригадира, зашел с той стороны, где лежала Осикта, и прошептал:
— Эй!
Осикта тут же ответила:
— Эй!
И через минуту вышла, держа в руке свою расшитую ягушку.
Дюдауль поманил ее рукой и заковылял к озеру. Под луной в низине на белом снегу четко рисовались олени — три в запряжке и два запасных — и тонкое сооружение — нарты.
Осикта плохо соображала, что делает. Ей казалось, что все ее тело раздулось, отяжелело, а земля далеко внизу, в тумане, и ее не видно, а сама она идет на тонких и чрезвычайно длинных ногах, которые могут в любую минуту сломаться — она удивлялась, почему еще не сломались, — и тогда она рухнет в бездну, где холод, темнота и сырость и все дрожит и крутится и твердое…
Осикта никак не решалась сесть на нарты. Ей казалось, что они стоят где-то далеко внизу, на дне пропасти. Она беспомощно поглядела на Дюдауля. Он как будто понял ее сомнения, взял за руку и за талию, осторожно посадил на нарты. Сквозь полусон Осикта почувствовала, какие у него, однако, сильные руки. Она вспомнила об эстонце: у него тоже были сильные руки. Впрочем, и русский был силач.
Сев на нарты, она потеряла сознание. Дюдауль подумал, что на крутых спусках трудно будет удержать нарты и Осикту. Он из одной шкуры сделал спинку, посадил Осикту на нарты верхом, сам сел впереди и привязал девушку за талию маутом к себе. Теперь если падать, то вместе.
Дюдауль ногами ходил не очень хорошо, но на оленях ездил, как мало кто из селькупов ездит. А кто сравнится на нарте с селькупом? Это умение досталось ему как бы в качестве компенсации за хромоту. Впрочем, его учителем был Сейко-ильча. Но с Осиктой даже ему ехать было трудно. Она расслабилась, отяжелела, ее мотало из стороны в сторону. Хорей приходилось держать, выдвинув далеко вперед, и сидеть на краешке. Рука затекала, с каждым километром хорей становился все тяжелее и тяжелее.
Ночь была светлая и морозная. Олени шли хорошо. Каралька и в самом деле не вскрылась. Это Сейко-ильча сказал, в каком месте забереги появляются в последнюю очередь. Прошли еще несколько извилин реки — хорей весил уже тонну.
Утром вышло солнце и наст ослаб и не держал оленей. Через шаг они проваливались. Да и проваливались не разом. Провалившийся задерживался, свободный перетягивал нарту в блоках и бил передком нарты отстающего. Отстающий рвал в свою очередь вперед и теперь доставалось недавнему передовику. Хорей весил уже десять тонн.