— Иди сюда! — крикнул Дюдауль, когда олени выскочили на берег и, отряхиваясь, окатили его водой с головы до ног.
— А тозовку?
«Э-э, она чего доброго утопит винтовку», — подумал он и крикнул:
— Там стой! К тебе иду.
Он довольно легко перебрался на противоположный берег, взял тозовку и сказал:
— На воду не гляди. Гляди только на дерево. Про воду совсем забудь. Не думай про нее. За ветки не хватайся — сломаются.
Он перешел к оленям и крикнул:
— Иди!
Когда Осикта ступила на дерево, он крикнул:
— Стой!
— Чего? Стоять?
Осикта рада была постоять: ей так не хотелось идти. Дюдауль отвязал маут от конца вожжи и свернул его кольцами.
— Иди!
Осикта вздохнула, развела руками: что, мол, поделаешь — и осторожно пошла. С каждым шагом ствол делался уже и уже.
Дюдауль старался не глядеть на нее: прямой взгляд мешает — и ждал. Осикта была уже совсем близко, как вдруг чего-то испугалась и вскрикнула. Наверно, на воду поглядела. Дюдауль внутренне сжался. Осикта потеряла равновесие, схватилась за ветку, та обломилась, и Осикта вместе с веткой ухнула в воду. И ее понесло течением. Не успевшая еще намокнуть ягушка раздулась и держала ее на поверхности. Осикта стала бестолково, по-щенячьи, грести к берегу, к Дюдаулю. Не надо было ей выгребать напрямую. И тут на нее наскочила льдина, голова Осикты в платке с красными цветами исчезла под водой. Только рука, судорожно хватаясь за льдину, осталась на поверхности. Дюдауль бросил маут и поймал эту руку повыше запястья! И даже не отметил про себя, что это — лучший в его жизни бросок. Его мысли сейчас были заняты другим. Рука исчезла под водой, но Дюдауль чувствовал в натянутом мауте некое биение живого существа. Так чувствуешь на крючке биение большой рыбы. Но Дюдауль не подумал и о большой рыбе: он успел только подумать о том, что если Осикта утонет, то и он утопится.
Через какое-то мгновение показалась голова Осикты в мокром платке. Скоро она была на мелком месте. Но Дюдауль продолжал тянуть ее, как пойманного оленя, и она побежала к нему уже по берегу.
— Снимай с себя все, — приказал он и сам стал торопливо раздеваться.
Глаза Осикты были бессмысленны. Она стала раздеваться, повторяя его движения, как в зеркале, но с некоторым опозданием.
— Вот молодец, — похвалил он ее, — совсем не испугалась.
Осикта бессмысленно улыбнулась.
Она сняла с себя ягушку, потом бакари и штаны. Потом, задрав руки, стянула мокрую рубашку — под рубашкой ничего не было. Дюдауль обомлел. Он бросил в нее свою парку, словно желая избавиться от наваждения, и торопливо отвернулся. Его затрясло от холода.
— Все! — крикнула Осикта.
Он обернулся. Она была уже в его парке и бакарях.
Дюдауль повертел головой и обнаружил намытую кучу хвороста, словно нарочно приготовленную для костра. Он поправил ее и чиркнул спичкой.
— Иди сюда. Грейся, — сказал он.
Осикта подошла ближе и протянула руки к костру.
Он был в штанах, меховых носках, голый по пояс и тоже протянул руки к костру. Он вспомнил ее тело и испугался, думая о своих будущих снах.
Вот она приподнялась на носки и закружилась, подняв руки, держа над собой мокрую рубашку. Почему она крутится? Что это такое?.. Нет, это так кажется. Она просто греет руки.
Стараясь не глядеть на нее, он взял топор, вырубил жерди и повесил сушить одежду Осикты. Потом нарубил лапника, на лапник бросил шкуры с нарт и сказал:
— Тепло, как в чуме. Здесь сиди.
И тут его затрясло по-настоящему. Он подошел к костру и стал крутиться, поворачиваясь к огню то спиной, то грудью. Осикта глядела на него как завороженная, с бессмысленной улыбкой.
И вдруг она зарыдала в голос, повалилась на шкуру и забилась в истерике. Она представила, что утонула, лежит на дне, а там сыро, темно, воздуха нет совсем, а наверху плывут льдины.
Было бы вполне естественно, если бы Дюдауль стал ее утешать. Было бы естественно, если б она, рыдая, бросилась ему на шею. Но ничего подобного и естественного не происходило. Дюдауль не решался даже глядеть на нее.