А говорили о приречных лугах, о бедных северных почвах, о том, что на смену бобовым и злаковым культурам идет сорная трава, кустарник, мох. На некоторых угодьях даже кочки образовались. И громче всех шумел старик Яковлевич.
— Да разве ж это луга?! — кивал он в сторону свежих копешек. — Они же мхом прикрылись, болотной нечистью зарастают. Когда косишь, видно, как мышь бежит…
Тут, кажется, он впервые удостоил меня взглядом:
— Скажи-ка, мил человек, что такое разнотравье? Вот и не знаешь! Не знаешь, хоть и корреспондент. Пиши, доставай ручку и пиши… Пижма, чемерица, молочай, лютик, конский щавель — малосъедобные и ядовитые травы… Потребители мы! — гремел старик, задирая бороду. — Выкашивать-то выкашиваем, а взамен земле ничего не даем. Скот тоже многое вытаптывает. А луга эти чистить надо, в культурный вид приводить, перепахивать… Давайте-ка перепашем эти пятнадцать никудышных гектаров и засеем клевером с тимофеевкой. В три раза больше обычного возьмем. Что, разве неправильно говорю?..
— Правильно, правильно, — поддержал его Добрыня. — Да разве ж только в этом дело?! А мелиорация, а дороги, а утечка рабочей силы? Вроде и зарабатываем хорошо, и техники хватает, а кто в деревнях из молодых нынче остается? У кого грамота не идет или кто в городе не сумел приткнуться.
Я слушал внимательно. Приятно было сознавать, что не выводятся из жизни люди неугомонные, со сметливым умом, всем сердцем любящие свою землю.
— Пора ехать, — наклонился ко мне Сергей, — В Шегмасе заночуем.
И скрылись из виду белые платки косарей, тихие озерца на пожнях, снова запрыгала лодка на перекатах, чуть не касаясь диабазовых плит на дне. Пижма текла навстречу в белом кружеве пены, и по этой примете я догадался, что впереди нас поджидает новый, может быть, самый неприятный порог.
— Снимайте сапоги! — велел рыбинспектор.
Моторка вылетела из-за речной излуки, и ее толкнула сильная вихревая струя. Течение обрушилось на нас, как с горы. Мотор закашлялся, надрывно чихнул и замолк. Сергей выключил его и вынул из воды.
Мы разделись и шагнули в воду. Она едва достигала колен, но мы тут же вымокли до пояса: вот какое было течение! Сергей тянул лодку за нос, я помогал ему с кормы. Ноги у меня подкашивались и дрожали, тело ныло от напряжения. Я скользил на замоховевших плитах, спотыкался о камни, но упорно продолжал толкать нашу «пирогу». Брызги впивались в лицо, спугивая комаров, пот стекал струйками.
Мы прошли метров сто и поменялись местами. Здесь было чуть потише и поглубже, и рыбинспектор снова завел мотор, поставив его на малые обороты. Подталкивая лодку, мы продвинулись еще немного, и я увидел длинный тупой валун, слегка выступавший из воды. Течение заливало его, распадаясь на несколько струй. Обойдя препятствие, они свивались в один плотный жгут и снова расходились в разные стороны, образуя пенные воронки. Вода неслась вскачь, как бешеная.
Сергей дал газ, разогнал лодку и тут же выключил мотор. По инерции резвым «коньком-горбунком» лодка взлетела на гребень волны, вскарабкалась на порог у самого валуна и остановилась как вкопанная. И хотя буруны захлестывали борта и течение грозило столкнуть нас, этого мгновения было достаточно, чтобы, упираясь шестами в камень-валун, уйти подальше от рокового места на более или менее спокойную воду.
— Запишите! — сказал Сергей голосом старика Яковлевича. — Это место Девкин порог зовется, — и засмеялся: — Девки — они все такие…
В Шегмасе мы остановились в доме бывшего председателя колхоза, а ныне пенсионера Павла Дмитриевича Поташева. Ему давно за шестьдесят, дети, слава богу, пристроены и хорошо зарабатывают, — ну чего, казалось бы, надрываться, «ишачить»! А он заготавливает на зиму грибы и ягоды, пилит и колет дрова, ловит рыбу, ухаживает за скотиной, и, когда надо, помогает жене стряпать. Все делает споро, чуть не бегом…
Вот и сейчас он суетился возле незваных гостей, колдовал над чайной заваркой, подсыпая в нее какие-то корешки и травки — «для духовитости».
За ужином неспешно разматывался клубок застольной беседы.
— Мы дак последние будем по реке-то, — охотно балагурил Павел Дмитриевич, прихлебывая чай. — А дальше все лес да бес. От них и кормимся. (Под «бесом» хозяин подразумевал птицу и зверя.) И что один недодаст, у другого добудем. Речку тоже не забываем.
— А зимой не скучаете? — спросил я, представив на минуту отрезанную от мира, засыпанную глубокими снегами деревеньку в десять дворов, в которой лишь одни дымы из труб, лай собак да тусклые огоньки в окошках напоминают о присутствии человека.