Продолжая цитировать Эса де Кейроша, примеряя его оценки к сегодняшнему Лиссабону, не могу не привести еще одно наблюдение писателя: «Как-то раз Париж рассердился и изгнал королей; в другой раз он рассердился и принял императоров. Иногда Лиссабон сердится — и окунается в политику.
Лиссабон тогда встает в позу, взывает, устраивает заговоры по углам, лениво разгоняется полицией — и снова идет, покрытый славой и гордясь свержением тираний, разглагольствовать на эту тему!»
Уже после того, как были написаны эти строки, Лиссабон по-настоящему «рассердился» дважды. Первый раз «вспышка гнева» привела к отречению короля Мануэля II и провозглашению республики. Второй раз это произошло 25 апреля 1974 года. Вскоре, после этого я и увидел Лиссабон, «окунувшийся в политику», заклеенный, расписанный и разрисованный лозунгами, плакатами и призывами от тротуаров до крыш. Революционный энтузиазм не пощадил ни древние монументы, ни церковные храмы, ни аристократические особняки. Буквально каждый день в городе бушевали митинги, радиостанции транслировали патриотические песни и марши, слова «социализм» и «свобода» стали самыми употребительными не только в газетах, но и в обыденной речи лиссабонцев. Но поскольку слишком много было противоречивых «разглагольствований на эту тему» и слишком разобщенными оказались силы истинных патриотов, пытавшихся повернуть революцию в надежное и правильное русло, реакция сумела сдержать революционный порыв и сделать так, что в Лиссабоне и в стране — по крайней мере в тех кварталах, где живет «чистая публика», привыкшая к «мещански-блаженному обожанию монеты», — вновь восторжествовал «холодный здравый смысл». История сделала еще один виток, и, на взгляд постороннего, не слишком проницательного наблюдателя, жизнь португальской столицы опять «течет медленно» и ее «обморочный пульс слаб и редок». Но так ли это?..
Рассказав о городе, следует, видимо, сказать несколько слов о его жителях, о лиссабонцах, которые воплощают в себе все самые типические черты португальского национального характера: дружелюбие и оптимизм, какое-то извечное умение спокойно, с достоинством переносить житейские невзгоды, терпеливо ждать попутного ветра в море, конца нескончаемого автомобильного затора в городе, благоприятного поворота в своей многотрудной жизни.
Какой несокрушимой верой в будущее, в свою счастливую звезду, в попутный ветер и в благосклонность всевышнего должны были обладать первые морепроходцы, отправлявшиеся в неизведанные океанские дали на поиски неведомых и — кто знает? — может быть, и не существующих земель!
Какой жизнестойкостью, каким упорством, какой верой в силу и умелость рук своих должны были обладать уцелевшие после землетрясения и эпидемий, охваченные ужасом, страдающие от голода и болезней лиссабонцы в роковом 1755 году, когда они начали тушить пожары, разбирать руины, хоронить мертвых и отстраивать свой город!
Каким запасом оптимизма, какой неистребимой, неиссякаемой верой в правоту своего дела, в целесообразность и необходимость приносимых ради этого жертв должны были обладать коммунисты, которые почти полвека вели борьбу против фашистской диктатуры в тяжелейших условиях подполья, в обстановке невыносимых лишений и страданий!
…Когда мы пытаемся перебросить мост между разными эпохами, между далекими, казалось бы, ничем не связанными друг с другом поколениями, вдруг обнаруживаются самые неожиданные параллели и самые смелые ассоциации. Прослеживается преемственность не только национальной культуры, но и национального характера, закалявшегося и мужавшего на протяжении веков во многих битвах, о которых сегодня напоминают молчаливые памятники и монументы.
Город, в котором прожил какую-то часть своей жизни, остается в памяти не только своими площадями и улицами, памятниками и мостами. Вспоминая о Лиссабоне, я прежде всего вижу лица моих друзей и знакомых, людей, с которыми сталкивала меня судьба и работа: но кого из них выделить особо?
Рассказать ли о просидевшем двадцать три года в фашистских тюрьмах Жозе Магро? Или о проплававшем всю свою жизнь негре Себастьяне из Алфамы, который был судовым поваром и с гордостью рассказывал мне о том, как побывал в Одессе еще до второй мировой войны? О талантливейшем газетчике Марио Каштриме или об искуснейшем реставраторе средневековых музыкальных инструментов Педро Кабрале?
В этом пестром калейдоскопе встреч мелькают весьма необычные, можно даже сказать, экзотические фигуры вроде самого старого лиссабонского водителя такси Жеронимо Соареша, неторопливого, подтянутого, даже элегантного старика.