— А вот мне такая точка зрения кажется субъективной.
— Не рискнул бы утверждать, не будь эта позиция плодом многолетних наблюдений и опытов.
— Но красота леса…
— Вам больше по сердцу смешанный лес — береза, липа, клен? Понимаю, вы выросли близ такого леса, привыкли видеть именно его. А разве чистый, полный солнца сосновый бор не вызывает мыслей о земном счастье, о величии и могуществе природы? Или сосны не рождают ощущения чистоты и благородства? Или вам не по душе полотна Шишкина? А «Дюны в Клапкалсне» нашего Валдиса Калнрозе или «Зима» Мелбардиса? А Рерих, наконец?
Простились мы дружески, договорившись встретиться уже в Латвии.
Встреча состоялась. Вместе с Бушем и генеральным директором «Силавы» Иевинем в погожий солнечный день мы отправились в «Калснаву».
Через три часа мы оказались в лесах «Калснавы», где-то в среднем течении Весеты. Каспар Кришович указывал, куда ехать, где повернуть и остановиться. Выходил первым и вел по просеке, потом по тропам, сеть которых ему знакома, как улицы и переулки родной Риги. Мы ходили по обширному научному полигону, где в лесу расставлены приборы, датчики, пробиты скважины, сделаны посты на канавах осушения. Здесь идет изучение лесных почв, воды, сообщества растений.
Шагаем по сосновому лесу, переходим через канаву. Мостик поскрипывает под сапогами биолога, Буш оборачивается и успокаивает:
— Смелей, смелей. Раз подо мной не провалился, — значит, мостик сделан с большим запасом прочности.
Сосны стоят густо, они стройные, все — как близнецы. От бора веет здоровьем и умиротворяющим покоем.
— Вероятно, сказывается осушение?
— Не то слово, не то! — он останавливается и громко чеканит слова — Осушение не просто помогает лесу, оно возрождает его, дает вторую молодость, вторую жизнь. Когда почвы приведены в оптимальное состояние, развитие деревьев уже нельзя определять в процентах. Правильнее говорить, во сколько раз усилилась жизнедеятельность, вот так! Мы с вами в 162-м квартале, это переходное болото, осушено в 1958–1960 годах. Куда исчезли все чахлые и редкие деревца? Где угнетенные округлые кроны? Этим красавицам, бывшим «гадким утятам», по двадцать — двадцать пять лет. И все — по двадцать метров ростом. Сегодняшний запас древесины мы определяем в 180–200 кубометров на гектаре, прирост в девять кубометров за сезон. Рывок! А ведь пять кубометров древесины по своему энергетическому ресурсу равны тонне нефти. Осушаем гектар мокрого леса и добываем за год тонну нефти на этом гектаре. Неплохо, а?
Со значительным видом он поднимает руку с вытянутым вверх указательным пальцем и очень серьезно, пророчески изрекает:
— Не та страна богата, у которой в недрах таится нефть, а та, на чьих просторах шумит зеленый лес! Нефть выкачивают, она исчезает бесследно. Лес рубят, а он опять растет — и так до бесконечности. Самовосстанавливающийся энергоресурс! Наше дело заключается в том, чтобы устранять помехи в развитии леса, ускорять процесс создания древесины за счет солнца, чья щедрость, к счастью, не имеет границ…
Он говорил, а сам переходил от одной сосны к другой, поглаживал желтые, налитые живительной силой стволы и откровенно радовался, что может показать столь реальные результаты человеческого труда.
Потом Буш перескочил через водосливную канаву и указал просеку, по которой вдаль уходили столбики приборов. Уверенно сказал:
— В Латвии много болот, около трехсот тысяч гектаров. Настоящие болота не мешают лесу, и мы их почти не трогаем. У них свой путь развития. А вот леса на переувлажненных почвах… Это так называемый «гидромелиоративный фонд», около шестисот тысяч гектаров по республике. Мы осушили более двух третей этою фонда. И всюду прирост хвойных пород увеличился в два-три раза.
— Лиственных тоже?
— Конечно. Но менее заметно, вполовину против хвойных. Не забудем, что гектар березы, осины или ольхи при самых хороших условиях дает не более двухсот кубометров древесины, дровяной и низкосортной. А сосна и ель на осушенных землях — и четыреста и пятьсот кубометров. Деловой древесины!
— Но мокрая почва — это и есть болото? Результат обильных осадков и малого испарения…
Буш отрицательно покачал головой:
— Мокрая почва не всегда болото. Процесс заболачивания гораздо сложней. Он связан не только с погодой, но и с гидрогеологией местности. Бывает низина и сухой, если подпочвы проницаемы, а бывают холмы и возвышенные места без застойной воды, но заболоченные. Неболотные болота, так сказать. Хотите убедиться? Придется пройти еще километр-другой.