Нет ни поля, ни леса. Кругом белая круговерть. Шагаем, точно волки: след в след. Так легче. Бегут снежные вихорьки по куску брезента, которым укрыта заботливой рукой почтовая сумка.
…Вечер. Стихла метель, сблизила оба берега Сухоны, и смотрят не насмотрятся они один на другого. Догорела тусклая зимняя заря за лесными увалами. Вверху вместо неба темный омут без звезд, без луны. Внизу, в провалах оврагов, прижались потемки. Отдыхает Шиленгский бор, убаюканный метелью, и видит сквозь потемки, как к нему с далекой речки Ерги подбираются крепкие утренние морозы. Кажется, выживают они из хвойных лап бора остатки влаги, порождая седую изморозь.
Полночь года… Скучная глухая пора! Волочит ветер серую муть облаков, жмет к лесу, ставшему сумрачным, словно неживым. Все в нем спит и в то же время чего-то ждет… Подует ветер, и посыплется белое кружево с еловых лап, оставляя на снежной целине мелкие воронки хвои.
Тихо в лесу. Пустынно в поле… Кажется, ничего живого на земле не осталось. Но это только кажется. Жизнь не замирает ни на минуту. Ни в верхнем ярусе леса, ни в подлеске, ни даже под толщей снега. Зеленые, как в летнюю пору, укрыты снегом тройчатые листочки кислицы. Попробуй, не ленись! Летом эта любительница тенистых ельников кисла, что щавель, а зимой — сама сладость. Только сойдет снег по весне, зеленые куртины ее листьев в мшистых ельниках радуют глаз. В летние дни она как живой барометр: пусть зноем дышит полдень, но, если кислица сложила листочки, жди дождя.
Под снежным покровом дремлет лес, но там и сям проложена лыжня, тянутся ниточки следов лесных обитателей. Лишь «серые разбойники» умеют почти не оставлять следа. Пройдет по вырубке в лесном острове стая, а кажется, что только один зверь перешел чистину. Вот машистый намет волчицы отрезал путь отступления косому, гонит зайца по склону оврага на верную смерть. Впереди, в развилке лощины, лопоухого ждут в засаде переярки… Пятна крови на снегу — все, что осталось от беляка, а дальше снова тянется цепочка волчьих следов. След в след.
Белый клин просеки надвое развалил залепленный снегом ельник и потонул в глухолесье. На просеке свежие наброды краснобрового рябчика. В кустах настрочили стежки бурые лесные мыши, землеройки… Вот ночной след жирующего зайца-беляка. Потопал косой кормиться, тропит себе стежки-дорожки.
Вот рыжим цветком мелькнул в овраге лисий хвост, и еще раз, уже вдали. Не только ночью, но и днем промышляет голодная лиса Патрикеевна. Подбирает отбросы, иной раз и стащит что-нибудь у промысловика-охотника. Подбирается к жирующему беляку, да у зайца уши — торчком! Не так-то просто его сцапать: слух у него отменный. Только облизнется рыжая и потрусит в поля мышковать. На это она мастер первой руки. Стоит только разок мышке пискнуть под снегом, как лисица уже прижала ее. Как бы ни были заняты лесные обитатели своими делами, а нет-нет да и с неясным беспокойством осмотрятся по сторонам, несколько раз понюхают воздух. Весна грядет! Каждый раз неповторимо прекрасная, ибо несет обновление жизни.
Эрл Стенли Гарднер
ДОЛИНА МАЛЕНЬКИХ СТРАХОВ
Рассказ
Перевод с английского Геннадия Дмитриева
Худ. Б. Мокин
От переводчика
Американский писатель Эрл Стенли Гарднер (1899–1970) — автор широко известных романов и повестей, переведенных на многие языки (в том числе и на русский), о подвигах одного из удачливых и блестящих американских адвокатов-детективов» — Перри Мейсоне, защитнике невинных людей, подозреваемых; в совершении тяжких преступлений. Публикуемый здесь забытый рассказ «Долина маленьких страхов» — своеобразная творческая дань Гарднера той любви, которую он с юных лет питал к песчаным просторам пустыни. И что особенно важно отметить, природа пустыни подана Гарднером живописно и зримо и не является обычным фоном для основного действия рассказа. Природа у Гарднера выступает здесь как одно из действующих лиц повествования. В центре рассказа та же излюбленная тема автора — спасение человека, ложно обвиненного в не совершенном им преступлении. На языке оригинала рассказ опубликован в 1930 году.
Говорят, будто стоит человеку почувствовать колдовские чары пустыни, как у него тотчас зарождается к ней любовь или ненависть. Что правда, то правда. К этому следует лишь добавить: если возникшее чувство — ненависть, оно зиждется на страхе.
Знатоки пустыни утверждают, что, раз сформировавшись, ваше отношение к ней останется неизменным, как бы долго потом вы ни прожили в ее песчаных просторах. Но здесь они заблуждаются. Мне довелось быть свидетелем одного случая, к которому это правило не подходит. Пустыню трудно понять, и правил к ней не подберешь.