Дмитрий Орешкин
МОИ СКРОМНЫЕ КАМНИ
Фото подобраны автором
Худ. О. Чарнолусская
Я люблю работать лопатой на разрезе. От земли поднимается свежий запах картофельного поля, темные струйки грунта, шурша, скатываются вниз по обрыву и собираются у его подножия в шлейф идеально правильной формы. Геологическая расчистка со стороны напоминает ступенчатый бок египетской пирамиды: два с половиной метра ширины, через каждые метр-полтора горизонтальная площадка и затем новый уступ. И так сверху донизу через все обнажение. Бывает и 25 и 30 м. На площадках мы отбираем пробы гравийно-галечного материала. По порядку раскладываю почвенный нож, полевой дневник, мешочек для гальки, горный компас. Работы будет часа на 3–4. Но не тут-то было…
— Дяденька, а чего это ты здесь делаешь?
Еще не поднимая глаз, я уже знаю, что меня ждет. Прямо надо мной с кромки обрыва свешиваются две (иногда больше) выгоревшие на солнце головы. К середине лета они освобождаются от груза школьных воспоминаний и жаждут новой информации. В их любознательности — гибель для полевого работника. Со вздохом откладываю компас. В дальнейшем действие развивается по одному и тому же сценарию:
— Яму копаю. Не сыпьте мне песок на голову.
— Ага… А мы думали, ты золото ищешь.
— Ну откуда здесь золото? Вот, камни собираю.
— А в Кулыничах, говорят, нашли. Под церквой, в горшке. Устимиха говорит.
— Так это клад, а я геолог. Образцы отбираю.
— А что здесь, руда?
— Нет, мне просто камни нужны. Недоверчивое молчание. Думают, я их надуваю.
— А вот это что в булыжнике блестит, золото?
Происходит короткая борьба за право передать булыжник мне на экспертизу. Он выскальзывает у них из рук и падает. Обычно я успеваю увернуться. Но иногда не получается. Главное в педагогике — это выдержка.
— Нет, ребята, это слюда. Нет здесь золота. И никогда не было. Понятно?
— Понятно… Не очень больно шарахнуло?
— Не очень.
— А если глубоко-глубоко вырыть, его можно найти?
— Не знаю я! Я в золоте не разбираюсь.
Разочарованное молчание. Тоже мне геолог…
— А если вдруг найдешь, ты его куда понесешь — в магазин, да?
— Ну где же я его найду! Нет у вас на Смоленщине золота, как ни ищи. А если б было, то вас бы к речке на километр не подпустили.
— А кто?
— А охрана! Ясно?
Испуганное молчание. Жалко терять речку. С моей стороны следует энергичная лекция о древних оледенениях, Клондайке, Атлантиде, кимберлитовых трубках и Тунгусском метеорите. Аудитория поражена, призрак золотой лихорадки развеян.
— Ну что, может здесь быть месторождение?
— Не, не может… И после паузы:
— А ты бы все-таки дал нам посмотреть, какое оно, а? Мы никому не скажем.
— Что «какое»?
— Да золото…
И так бывает 5–7 раз за сезон. Нелегко объяснить всем интересующимся, зачем мы четыре месяца в году ездим по Русской равнине и собираем самые обычные с виду камни.
В научно-популярной литературе о ледниковом периоде имеется совершенно отчетливый и не совсем справедливый крен в сторону палеонтологии и археологии — неандертальцы, наскальные рисунки, мамонты — кто не слышал о них? Но круг проблем, волнующих исследователей этой сложной эпохи, гораздо шире. Чтобы восстановить справедливость, я попробую немного рассказать о ледниковых валунах — верных помощниках палеогеографа.
Еще два столетия назад естествоиспытатели заметили, что в разных районах Северной Европы валуны, рассеянные по поверхности, сильно отличаются друг от друга по цвету и составу. В начале XIX в. уже удалось установить, что большая часть глыб, встречающихся на северо-западе России, в Пруссии и в Польше, попала сюда из Скандинавии. Около 100 лет длилась дискуссия о том, каким образом валунам удалось проделать этот неблизкий путь. Лишь в 70-х годах прошлого века, после почти одновременного выхода в свет работ А. Гейки в Великобритании, О. Торреля в Швеции и П. Кропоткина в России, восторжествовала идея о переносе камней льдами древнего ледникового покрова. Рядом с существительным «валун» в научной литературе прочно заняло свое место прилагательное «ледниковый».