Вобрав голову в плечи, фламандец резко, как боксер от канатов, оттолкнулся от кресла и по-кошачьи мягко скользнул к зарослям. Черная живая змея обозначилась в серебре лунной дорожки, и натуралист, несмотря на всю свою массу, стремительно бросился к ней с проворством пантеры.
— Опять эта чертова змея, — проворчал он, возвращаясь на веранду и держа за хвост отчаянно извивающегося аспида. — Вот уже второй раз тварь пытается удрать в джунгли…
— Вы заметили ее, когда она пересекала тропинку?
— Нет, я почувствовал, что что-то не так. Это совсем просто. Когда она выскользнула, последовала короткая пауза, затем голоса тех, кто по ночам не спит, изменились. Прислушайтесь теперь…
Из глубины бунгало, где сейчас царила темнота, сочилось особое жужжание, больше похожее на шум лесных ос. Оно бесконечно лилось в таинственную ночь, и казалось, что джунгли прислушиваются к нему. Сначала я пытался анализировать его, но уши ничего не улавливали. Затем монотонный шум и шорох, если вслушаться, распадался на отдельные звуки. Это были немые, нечленораздельные крики узников Шрайбера: мягкие жалобные вздохи гиббона, щелканье циветты, скулящий плач черной макаки. Сопенье и фырканье теплокровных созданий в клетках и трение усталых холодных змей, ползающих взаперти. Этот шум создавал невидимый барьер вокруг бунгало, полосу отчуждения, изолируя его от подступающих со всех сторон джунглей.
— Теперь все в порядке, — удовлетворенно проговорил фламандец. — Звери успокоились, хорошо…
— Но как они узнали, что змея выскользнула из клетки?
Натуралист засмеялся смехом довольного человека, чувствующего свое превосходство, которому подобный вопрос лестно щекочет самолюбие.
— Как? — повторил он. — Мой старый приятель гиббон почувствовал это там, внутри, всем своим обезьяньим существом и тихо вскрикнул: «Ох!» Так тихо, что новость сразу же распространилась по всем клеткам… Мрак ничего не меняет для его диких собратьев: каждый волосок прислушивается и что-то сообщает своему хозяину, что-то нашептывает ему. Именно так и должно быть в джунглях, в природе… Я почувствовал, как изменились их голоса, и мне почему-то пригрезился зверинец Жана Вика в Амстердаме. В этот момент я быстро очнулся: черная мартышка вела себя беспокойно, как и другие животные… Змея — это такое создание, которое может заползти куда угодно… Послушайте их сейчас! Я не сказал им, что аспид пойман, но они уже хорошо знают. Каким-то образом всем стало известно, что змея уже в клетке. Природа наградила йх этим чувством и лишила его нас… разумеется, в компенсацию за наш разум…
Чувство, похожее на прозрение, овладело мной. Бунгало представилось мне единым живым организмом в этих джунглях из тапангов, фикусов и сандаловых деревьев, густо переплетенных разросшимися лианами. Голоса животных, их фырканье, сопенье, протестующие жалобы обострили восприятие, и я с удивлением отметил, что начинаю выражать свои мысли вслух.
— Это все же дьявольски жестоко — ловить их, — вдруг произнес я. — Если взглянуть…
Спокойный смех натуралиста оборвал мою мысль, и я замолчал. Он глубоко затянулся из маленькой трубки, подаренной ему вождем даякского племени, на чьей территории мы охотились.
— Это совсем не жестоко, — медленно начал он. — Там, — натуралист кивнул в сторону черно-голубых джунглей, служащих основой перламутровому небу, — там они поедают друг друга. Мои же пленники в укрытии, у них есть все. Разве вы только что не слышали, как забеспокоились они, когда змея выскользнула из клетки? У черной мартышки есть детеныш, и она боялась. Для слабых жизнь в джунглях длится мгновенье… Пять лет назад! Боже мой… Мне кажется, что прошло уже пятьдесят, как я был в Амстердаме у Гагенбека и видел своего орангутанга. У него было одно ухо, когда он попался ко мне в ловушку… Он был с дефектом. А здесь… выжил ли бы он здесь? Не знаю, не знаю…
Нет, мой друг, плен не так уж и плох, если за животными хорошо ухаживают, — продолжал натуралист. — А скажите мне, где с ними плохо обращаются, раз тратят на отлов огромные деньги? По крайней мере это не рационально, если не бессмысленно и жестоко…
Я не ответил. Меня поставило в тупик требование назвать причины, подтверждающие мой наивно выраженный протест. Действительно, где? Пленники Шрайбера не страдали от голода, а маленькая обезьянка чувствовала себя не плохо под его защитой…
Натуралист молча курил в темноте, его глаза, не отрываясь, смотрели на пояс окружающих нас джунглей.