А вот о плавании по Каспию: «Мы взяли курс на восток-юго-восток, к острову Кулалы. Вначале сильный северо-восточный ветер благоприятствовал нам. Но когда мы прошли пять миль, настал штиль, продолжавшийся четыре дня. После этого поднялась отчаянная буря с востока, вынудившая нас бросить якорь. При таких обстоятельствах удалось установить, что галиоты, к числу которых принадлежало наше судно, не могут ходить так быстро, как корабельные боты, пользующиеся боковым ветром. Очевидно, что их плоское дно и тупой нос содействуют этому.
В 10 часов утра 12 июля при сильном попутном южном ветре мы продолжали наш путь к северной оконечности острова Кулалы. К вечеру мы уже были очень близко от него. Летавшие над нами птицы и смытая с суши и плававшая вокруг трава подтверждали это. Заслуживает внимания то, что среди обыкновенных водяных птиц здесь встречались маленькие водяные соколы. Склонность водяных птиц к хищничеству согнала их с суши. Они старались воспользоваться нашим кораблем для отдыха, которого им не хватало на море.
Мы не достигли еще суши, когда поднялся снова восточный ветер. Приближалась ночь, и мы бросили якорь. Больше восьми дней продолжался весь этот путь. Нам мешали и сильные бури и штиль. Корабль давал несколько раз течь. Находившиеся на нем люди заболевали от усиленной работы и стоящей жары…»
Консул восторженно смотрит на Гмелина:
— Сударь! Глаза мои зрят труд бесценный! Я полагаю, не токмо мы, но и потомки наши премного чтить его будут.
Путешественник в смущении опускает голову:
— Сей труд есть исполнение долга перед Отечеством нашим. Еще государь наш Петр Первый с великим любопытством и гордостью рассматривал первую карту Камчатки, сочиненную Лужиным и Евреиновым. А его превосходительство господин Ломоносов перед смертью передал в Императорскую Академию план многих географических экспедиций.
— Признаться, сударь, долгонько я здесь медведем сижу, не слыхивал. И теперь любопытство имею до ваших экспедиций.
— Экспедиции наши разные, как-то: астрономические и физические. Дело астрономов — зело тщательно наблюдать ход небесных светил. Наша же экспедиция есть «физическая», и допреж всего инструкция ее гласит: «Ехать, куда нам указано, описать тамошние места и все на карту исправно поставить».
— Да, — соглашается консул. — Великому государству нашему давно пора иметь собственную полную карту и атлас, ибо простор его необъятен.
В дверях появляется слуга, ставит на стол вазу с фруктами.
— Успехи вашей экспедиции! — поднимает бокал русский консул. — Здоровье достойного слуги Отечества и науки!
Помолчав, консул спрашивает далее:
— А как у вас оказался Охотников?
— Охотников? Я вас не понимаю.
— Да вот… — Консул развел руками. — Из Петербурга намекают. Мол, сей господин у вас пребывает. А там им не больно довольны.
— Не довольны? — Гмелин хмурит брови. — А пребывание сего господина Охотникова здесь разве не есть наказание? Голод, болезни, пули разбойников. Довольно одного пути до Шемахи, дабы искупить вину…
Консул попыхивает трубкой и вновь соглашается:
— Да, да, вы правы. Я тоже так полагаю. А все эти пудреные! Им бы послужить здесь с наше… Как вы разумеете?
— Так же!
— Вот-вот, — продолжает консул. — К сожалению, за пули разбойников орденов не дают.
И тут же вновь спрашивает:
— А сии горы вам по душе?
— Привык. А художник Борисов да Охотников только об оных и толкуют.
Консул потирает руки:
— Красота! Эх, Самуил Готлибович, а в Сальяны двинетесь, еще больше красоты насмотритесь.
Гмелин кивает, глухо говорит:
— Дорога от Шемахи до Сальян, по справедливости, для того создана, чтобы кормиться разбойничьим шайкам. Между горами есть разной глубины ямы, глубокие пропасти с различными пещерами, в коих лакомые до грабежа люди караулят. А кроме того, ханы полагают — лазутчик я. Средь двенадцати солдат, посланных ханом, один доносчиком был. До каких пор сие продолжаться будет? Науке ведь служим.
— Верно, Самуил Готлибович, верно. Коли сам подлец, то и прочих тем же полагает. Это я о ханах. Впрочем, не все они таковы. Рященский, к примеру, добр и гостеприимен.
— Слыхали…
— А я с ним уже договорился о вас.
Консул подает Гмелину письмо хана. Путешественник медленно читает вслух:
«Высокопочтенному, в великом достоинстве находящемуся, в высокой славе сияющему, избраннейшему между благороднейшими мессианами и почтеннейшему в законе Иисусовом, сим изъявляю мое поздравление и желаю всякого благополучия и во всех предприятиях желаннейшего успеха.