— Бывает, бывает… — профессор дружески похлопывает художника по плечу: — У вас слишком развито воображение, Бауэр. Но ничего, сударь, не огорчайтесь. Со мной куда хуже случалось. Однажды во время лихорадки в Ензели мне знаете что почудилось? Будто бы поручик Охотников… Вы помните его?
— Как же…
— Так вот, мне представилось, что Охотников не кто иной, как наследник престола Павел. Я вел с ним обстоятельную беседу, жаловался, просил солдат, лошадей. Грозил и плакал даже. Судя по всему, вам до слез еще далеко.
Последние слова ученый произносит почти шепотом. Вновь нахлынули воспоминания, закружили, словно вихрь, взволновали до глубины души, унесли в прошлое: Ензели, Шемаха, Дербент, старые друзья — Борисов, Охотников…
Как ни парадоксально, но дороже всего для него этот персидский период жизни.
С грустью и насмешкой вспоминает он свои первые юношеские мечты о славе, о том, как при его появлении в петербургских гостиных будут говорить: «А кто сей Гмелин?» — «Да как же, великий путешественник!»
Великий! После первого путешествия его действительно называли великим. Однако не путешественником, а кляузником. И все из-за того, что он во что бы то ни стало стремился лучше экипировать вторую экспедицию. Сил, им затраченных на это, вполне хватило бы еще на одно путешествие.
Впрочем, надо отдать должное чиновникам. Они предупреждали об опасности, грозящей ему в западных провинциях: междоусобица, разбой, враждебность ханов к России. Напоминали даже о забытой экспедиции Лопухина, родственника Петра, который возвращался с посольством Артемия Волынского в Россию. Ему доверили доставить подарки царю, в том числе ни много ни мало — живого слона. Тогда же Лопухин получил нечто вроде охранной грамоты. Грамота сия гласила: «В своих владениях каракайтакский уцмий всячески будет способствовать и благоволить Лопухину». На деле же уцмий в сговоре с другими ханами предательски напал на русский отряд. Завязалась ожесточенная перестрелка. Во время оной несколько казаков были убиты, а слон тяжело ранен.
Лишь благосклонное соизволение императрицы заставило чиновников продвинуть дело Гмелина. И все-таки дали ему всего очень мало: думали, он откажется. Ошиблись: ни сегодня, ни завтра, никогда не откажется он от своей мечты — путешествовать.
— Огни! — кричит впереди Федька. — Внизу огни!
Гмелин облегченно вздыхает: наконец-то можно будет отдохнуть.
Вспыхивает, переливается огнями восточное селение. Издалека оно походит на праздничный торт со свечами.
Тихо подходит отряд к аулу, но вдруг перед самым въездом из темноты возникает фигура солдата.
Звучит резкое: — Нет! Наш хан и повелитель не велел пускать вас, чужестранцы!
Отряд минует аул и останавливается неподалеку, на пустынном каменистом плато. Там в старой палатке, которую лишь ради шутки можно назвать шатром, начальник экспедиции разворачивает карту, выбирает маршрут. Так или иначе, но ехать непременно придется через враждебные племена. Какое из них страшнее, никто толком не знает. Известно одно — каракайтакский уцмий эмир Гамза жесток и коварен. Однако сие лишь говорят. Быть может, с ним как раз и можно будет поладить. Объезжать же его ханство слишком далеко.
Спрятавшись в тень, бек Ахмед и его помощник играют в кости. «Твой», «мой» — то и дело слышится из-под чинары.
Голоса играющих звучат в горах гулко, словно пистолетные выстрелы.
Да, люди эти действительно остановились здесь неспроста. Бек Ахмед и его всадники караулят сейчас русских путешественников. После того как несколько сот подданных его величества каракайтакского владыки перебежали в Россию, уцмий эмир Гамза приказал ловить всякого русского мужского или женского пола, дабы впредь неповадно было россиянам укрывать его беглых людишек. Так приказал хан, и так поступают теперь его воины. Тем более занятие сие для них одно из наиприятнейших.
Если сосчитать, сколько людей за свою жизнь ограбил бек Ахмед, не хватит листьев на этой чинаре. А сегодня прибавится еще одна веточка.
Бек доволен. Он нисколько не расстраивается из-за своего проигрыша.
— Не беда, — Ахмед хлопает по плечу своего напарника, — не беда. Скоро наши карманы станут толстыми, как курдюки баранов. Слышишь! — Бек поднимает палец к небу. — Русское золото звенит в горах…
— Чужестранцы! — передает в это время дозорный, и Ахмед, бросив кости, первым влетел в седло.
Внизу, за поворотом, двигается небольшой отряд.
Всего несколько телег. Небогатый улов. Впрочем, если полонить, а затем продать в Турцию, калым будет. От возбуждения у бека потеет лоб, злобная усмешка кривит тонкие губы.