Сказка, сказка… Но есть над чем подумать. Элиас оптимист, но не подсказывает читателю выводы, лишь намекает на главное зло, чреватое всеми бедами. И заканчивает книгу, «бретонируя», с мужицкой лукавинкой.
«Не угодно ли?»
Башни из кружев, белые, накрахмаленные. Прямые, неподвижные на головах бигуденок, они плывут в воскресенье в церковь.
Разительно тихое воскресенье. Тихо бьет колокол. Мужчины не спешат в церковь, сбились в кучки, посапывают трубками. Молчат. Трубки ведут беседу.
В тот день, когда Элиасу было от роду пять месяцев, колокол трезвонил суматошно, оторопело — разразилась первая мировая война. Она постучалась и на ферму Кервельян, что в округе Плозевет, у Атлантического океана. Надолго увела отца. Элиас очень рано начал трудиться как взрослый — в домотканой рубахе из конопли.
«Ничего нет лучше этой ткани для повседневных работ. Она великодушно поглощает ваш пот и не охлаждает тело. Она была кольчугой для злополучных рыцарей пашни. Ее не снимали ни днем, ни ночью, но серый ее цвет и в конце недели был ничуть не темнее, чем в начале».
Океан в книге Элиаса почти не упоминается. Чуждый, страшный, он таранил утесы в пяти километрах от фермы Кервельян, ветхое строение дрожало. Тряслась даже кровать, в которой спал Элиас, — дедовское сооружение, похожее скорее на шкаф. Дверцы, полка для сна, только без перекрытия… Теперь такое встретишь чаще в музее, чем в жилище.
Понятия «далеко» и «близко» отличны от наших…
С океаном здесь по-прежнему нет контакта. Сельчане, попыхивающие трубками, — «рыцари пашни». Добротные дома с антеннами телевизоров — их замки. Беднота разорилась, подалась в город, даже среднему хозяину нелегко свести концы с концами — скупщики прижимают, не накинут и франк за молоко, сыр, свинину, овощи.
Тихое воскресенье и завершится тихо — у голубого экрана либо за стойкой бара.
— Господа из Кемпера, из Парижа те загорают на пляже. А молодежь прямо-таки сумасшедшая. Острова понадобились, каменные лбы — там и чайка-то не сядет. Мерзнут в палатках, варят суп над костром, мотаются под парусом. И как их не сдует оттуда, отчаянных…
Продавщица в магазине сувениров словоохотлива. Приезжая? Нет, коренная бигуденка. От основания башни широкая белая лента спускается на грудь, на просторную темно-коричневую блузу — словом, полный комплект местного убора. Точно как у куколок-бигуденок на полках за ее спиной.
— Вы издалека, мсье?
Я сказал.
— Вы тоже голодали в блокаду?
— Пришлось.
— Ужасно, мсье! Мы беспокоились за вас, боши долдонили: падет Ленинград, падет… А я слышу — нет, не сдается.
— Вы слушали радио?
— А как же! Передавала нашим. Потом у меня отобрали приемник.
— Кто?
— Да наши же… Я работала тогда в ресторане. Сказали: хватит тебе, Жозетт, и этого.
Крепкая местная медовуха развязывала языки клиентов. Оккупанты и их прислужники не стеснялись юной, расторопной, услужливой Жозетт. А она старалась не упускать ничего важного. Иногда появлялся связной из штаба.
— Сейчас и то каждый пришлый в нашем захолустье заметен. Тогда и подавно… Однажды штаб предупредил — нагрянут боши. Опять прочесывание, и основательное, «частым гребнем». Я объявила Гастона женихом.
Боши ищут агентов де Голля, заброшенных издалека. Жозетт вне подозрений, хотя полной уверенности у нее нет, понятно…
— Шастают патрульные, а мы с Гастоном под ручку по улице… Воркуем, как влюбленные, и будто не видим никого. Нарочно — навстречу бошам…
Она показала на окно. Главная улица селения совсем опустела, ветер гнал вихорьки пыли.
— Вспомнила старое. — И Жозетт засмеялась, потупившись. — Я рада, что вы зашли. Давно не рассказывала. Некому было… Молодым неинтересно. Память у людей короткая.
— Не у всех, — сказал я.
— У молодежи тут главный интерес — мотоцикл, автомобиль. А куда ехать? Над этим мало задумываются. В жизни дорог много, надо уметь выбрать.
Улыбка соскользнула с круглого моложавого лица и тотчас вернулась: дверь звякнула. Для клиента Жозетт весела, беспечна, как бретонка на сувенирном плакате. Как маленькие бигуденки с личиками ангелочков, укрытые пластиком.
Но пусть клиент не торопится. Та куколка, в чепце, — из Плугастеля, та, утонувшая в стоячем кружевном воротнике, — из Кемпера. Или вот — корона из кружев и наплечников, прямо как принцесса. Вся Бретань выставлена — игрушечная, в облачках кружев, в сусальном блеске позументов.
— Возьмите, мсье! Нынче модно…