Миновав опасное место, Павел повернул к середине просеки, тут трактор резко качнулся влево, осел, и раздался рев такой силы и ярости, что Павел вздрогнул и промедлил с переключением передачи. Трактор, чихнув, заглох, а рядом с кабиной взметнулось что-то черное, громадное, закрывая стекло, и опять рев, рев страшный, от которого замерло сердце. Тут-то Павел и не совладал с собой, выскочил из кабины и бросился в лес.
Домой Павел добрался весь мокрый от снега и пота. Быстро переоделся, взял ружье, сунул в нижний ствол патрон с пулей, второй — в карман, открыл калитку в загородке у собак. Стремительная Белка, увидев хозяина с ружьем, прыгнула ему на грудь, радостно взвизгивая. Валоватый Бойко стоял поодаль, ожидая своей очереди к хозяйской ласке. Павел встал на лыжи и пошел через огород. Собаки бежали впереди. Осевший под весенним солнцем снег держал хорошо.
Сосед Василий разбрасывал по своему огороду навоз. Увидев Павла, он приставил ладонь козырьком ко лбу и спросил удивленно:
— Это ж на кого охоту разрешили?
— На берлогу наткнулся на просеке, — сказал Павел скороговоркой. — Медведя придавил. Теперь он, раненый, бед наделает. Да и трактор выручать надо. — И быстрее задвигал лыжами.
Собаки вздыбили загривки и скачками помчались вперед. Белка словно распласталась в воздухе. Ее белая шерсть сливалась со снегом. Сзади, чуть поотстав, огромными прыжками догонял ее Бойко. Через несколько минут они скрылись из виду.
Павел подошел к трактору. Осмотрел его, снял лыжи. Волоком подтащил валявшееся неподалеку бревно, подложил под гусеницу и только стал заводить трактор, как в лесу раздались собачьи голоса. Лай слышался на одном месте. «Остановили, — понял Павел. — Держат». Встал на лыжи и наддал ходу.
На поляне, у расщепленного молнией ствола сосны, он увидел большого медведя. Собаки наскакивали на него с боков. Медведь прижался спиной к дереву и размахивал лапами, отбиваясь. Павел постоял немного, успокаивая дыхание, потом подкрался ближе, прячась за деревьями. Прицелился и выстрелил. Медведь вздрогнул и стал медленно оседать, валясь на бок.
— Во, молоток! С первого выстрела… — крикнул кто-то сзади.
Павел оглянулся. К нему подбегал сосед Василий, сзади него бригадир Иван Макарьевич, а там, дальше, еще трое деревенских. Были они все на лыжах, и кто с топором, кто с ружьем… «Ну, целый базар!» — поморщился Павел.
— Вот это медведище!.. — восхищенно воскликнул Василий, снимая шапку и вытирая ею лицо.
Подошли остальные мужики, полезли в карманы за куревом.
— Пудов двадцать будет, — строго сказал Иван Макарьевич.
— Не-е, семнадцать от силы, — заспорил с ним Василий.
Мужики стали прикидывать, как и где взвесить медведя. Один предлагал везти на мехток, на большие весы, другой считал, что нужно разрубить тушу на куски…
Спор разгорался.
И в это время собаки вдруг сорвались с места и помчались в глубь леса, остервенело взлаивая.
— Еще один! — воскликнул радостно Василий. — Везучий ты…
Павел, на ходу заряжая ружье, заторопился на голоса собак.
Иван Макарьевич с топором в руке бежал рядом. Василий держался в стороне, сзади.
На старой кривой березе сидел годовалый медвежонок, а под ней бесновались собаки. Белка свечой взмывала вверх, стараясь схватить медвежонка, а он карабкался по тонким веткам и чуть слышно повизгивал.
Судьи о чем-то совещались, а время шло. Мужики, пришедшие посмотреть на потеху, стали недовольно ворчать.
— Вот твоих бы, Белку да Бойко, сюда, — подтолкнул локтем сосед Василий. — Они бы показали класс. А почему ты их не выставляешь? Ведь они у тебя чистокровные, и родословная есть.
— Отстань! Не знал я про испытания, — отмахнулся Павел. — Да и не пойдут они на Потапыча, из одной чашки кормлены…
— Слушай, — не отставал Василий. — А ты поговори с Шикаловым. Пусть моего «кабыздоха» допустит до испытаний. Он всем этим городским сто очков вперед даст. Он им покажет, как медведей брать. А? Поговори… Вы ж с ним друзья…
— Отстань ты, смола! — рассердился Павел. — Должен же понимать, что мне Потапыч роднее…
— Да чего ты… — не унимался Василий. — Тебе же деньги плочены…
Павел хотел возразить, сказать, что деньги ему заплачены за кормежку, что не продал он Потапыча и не мог продать, потому как не его это медведь, ведь еще по весне он дал сохранную расписку Шикалову. И Павел, выругавшись вслух, выдернул изо рта Василия папиросу, с ожесточением затянулся и сказал: