Консул попыхивает трубкой и вновь соглашается:
— Да, да, вы правы. Я тоже так полагаю. А все эти пудреные! Им бы послужить здесь с наше… Как вы разумеете?
— Так же!
— Вот-вот, — продолжает консул. — К сожалению, за пули разбойников орденов не дают.
И тут же вновь спрашивает:
— А сии горы вам по душе?
— Привык. А художник Борисов да Охотников только об оных и толкуют.
Консул потирает руки:
— Красота! Эх, Самуил Готлибович, а в Сальяны двинетесь, еще больше красоты насмотритесь.
Гмелин кивает, глухо говорит:
— Дорога от Шемахи до Сальян, по справедливости, для того создана, чтобы кормиться разбойничьим шайкам. Между горами есть разной глубины ямы, глубокие пропасти с различными пещерами, в коих лакомые до грабежа люди караулят. А кроме того, ханы полагают — лазутчик я. Средь двенадцати солдат, посланных ханом, один доносчиком был. До каких пор сие продолжаться будет? Науке ведь служим.
— Верно, Самуил Готлибович, верно. Коли сам подлец, то и прочих тем же полагает. Это я о ханах. Впрочем, не все они таковы. Рященский, к примеру, добр и гостеприимен.
— Слыхали…
— А я с ним уже договорился о вас.
Консул подает Гмелину письмо хана. Путешественник медленно читает вслух:
«Высокопочтенному, в великом достоинстве находящемуся, в высокой славе сияющему, избраннейшему между благороднейшими мессианами и почтеннейшему в законе Иисусовом, сим изъявляю мое поздравление и желаю всякого благополучия и во всех предприятиях желаннейшего успеха.
Пересылая сие чистосердечнейшее поздравление, дружески объявляю, что, получив известие от высокопочтенного, в высоком достоинстве находящегося и верного высочайшего Российского двора консула и благополучии в Ензеленскую пристань прибытии, крайне обрадовался. А чтобы сие мое дружеское письмо не совсем к Вам пришло праздным, то прошу приказать Вашим служителям принять то, чему я к Вам при сем роспись посылаю. Когда же я буду иметь счастье Вас с радостью и удовольствием видеть в Ряще, то дружество наше так между нами утвердим».
Подарки с сим письмом присланы были следующие:
1) 10 батманов конфектов;
2) 20 батманов Сорочинского пшена;
3) 12 баранов;
4) 100 кур;
5) 80 уток;
6) 20 гусей и значительное число гранатов, лимонов, померанцев и яблок.
Консул видит радость и смущение путешественника и добавляет:
— Да сопутствует вам удача!
А будет ли удача?
«А будет ли она, удача?» — об этом думает сейчас Гмелин. Правда, Рящанский хан принял их хорошо, но с тех пор, как он приехал в Мезандеранскую область, многое не ладится. Местный хан вначале приказал ему вылечить больного глазами брата. С большим трудом Гмелину удалось это сделать. Он собирался уже уезжать, как произошло неожиданное. Кто-то донес хану, будто среди рисунков русского художника есть его портрет. Суеверный владыка решил, что по приезде в Россию Гмелин обязательно выпалит в портрет из пистолета и хан тут же умрет. Сколько ни уверял Гмелин, что такого портрета нет, сатрап не поверил и прислал теперь двух прислужников. Персы разглядывают рисунки Борисова и восторженно цокают языками.
А Гмелин молча опускает голову: он сделал все, чтобы спасти Борисова, но три дня назад художник умер.
«Умер…» — в который раз ученый начинает письмо и вновь бросает. Нет, он не может, не может так написать его матери. Хорошо, если бы люди перед смертью делали это сами. Когда он будет умирать, то непременно напишет сам: «Простите, но я умер. Пишу о том, дабы не утруждать других». Других… А кто другие? Почти все в его экспедиции тяжело больны.
Не обращая более внимания на персов, Гмелин идет к соседнему дому. Там лежит его больной друг поручик Охотников.
— А… это вы… — Охотников с трудом поднимает голову от подушки. — Вы… Ну как, хан нашел свою образину?
— Ищет. Двух послов специально прислал.
— Ишь ты… — поручик вздохнул и тихо добавил: — Отдайте ему потом мою шпагу с каменьями. Он алчный! Авось…
— Что вы, что вы! И думать не смейте, — успокаивает его Гмелин.
— Не надо. — Охотников берет руку путешественника. — Не надо. Лучше расскажите что-нибудь веселое. Ну, хотя бы про хана.
— Хорошо. Попытаюсь… — Губы и веки Гмелина дрожат. Он никак не может совладать с собой и унять этой нервной дрожи.
— Ну, что же вы?!
— Сейчас. Как вы знаете, большинство ханов дураки. Но этот— просто царь дураков, дураков, — повторяет Гмелин и думает: «Совсем не смешно». — Так вот. Вот, сударь, хан и придумал новый способ торговли: купцы ему — товар, а он им — пинок. Так всех купцов и выпинал…
Путешественник уже не помнит, сколько прошло времени: час, два или более. Наконец он на мгновение умолкает и смотрит на больного. Тот спит. Осторожно, на цыпочках, пятится к двери, как вдруг слышит хрип, резкий, свистящий…
Опрокинув табурет, Гмелин бросается к кровати. Вздрогнув, Охотников внезапно вытягивается и затихает. Затихает навсегда.
Больше Гмелин не помнит уже ничего. Не помнит, как казаки вели его по двору, как кто-то мочил ему лоб, поил водой.
Очнулся он в своей комнате и снова увидел персов.
— Ну, что? — спросил шепотом Гмелин. — Что? Нашли? Думаете, нашему художнику делать было нечего, как только ханов писать?
Казак протягивает прислужнику портрет молодого перса с кальяном:
— Да это же не тот! Не тот, вы понимаете? А другого — нет!
Персы кивают в знак согласия головами. Да… да… этот перс с портрета вовсе не похож на хана. Разве может хан так смеяться? Кто-кто, а они-то хорошо знают хана.
И персы уходят.
Гмелин опускается на стул, долго молча сидит, обхватив голову руками.
Казачок Федька осторожно трогает его за плечо:
— Самуил Готлибович, вот письмо поручика…
Гмелин осторожно развертывает лист, и первые же строки заставляют его вновь вздрогнуть:
«Простите, но я умер. Пишу эти строки, дабы не утруждать других…»
* * *
Последние месяцы и дни жизни Гмелина были особенно мучительны. Болезни, одиночество, смерть друзей… Казалось бы, все это должно надломить даже самого крепкого и здорового человека. Однако путешественник вновь и вновь преступает ту черту, что для другого была бы последней. Будто нарочно он не погиб в горах. Не умер, как другие, от лихорадки. Судьба готовила ему более страшную и мучительную кончину…
Быть может, все началось в те трагические часы, когда Гмелин хоронил близких ему по духу людей — Борисова, Охотникова… Как ни странно, но именно горе, неудачи и лишения вызывают у сильных людей то железное упрямство, ту волю, которая одна, несмотря ни на что, продолжает вести их вперед сквозь самые тяжкие беды. Про таких иногда говорят: Одержимый. Скажем точнее — смелый и верящий… Гмелин беззаветно верил в то дело, которому посвятил жизнь. Он смотрел на жизнь, как на долг. И именно это святое чувство долга и погубило его впоследствии…
После первой Астраханской экспедиции — неудачи, неудачи и неудачи. Гмелин мог спокойно отступить. Тем более что второе его путешествие — на Кавказ и в Персию (и он понимал это) — было связано с большим риском. В западных провинциях, куда держала путь экспедиция, шла междоусобная война. Но Гмелин все-таки рискнул, возглавил экспедицию, несмотря на ее малочисленность и слабость экипировки, вдохновив путешественников своей горячей верой в удачу.
К далеким землям
Темень, хоть глаз выколи. Порывистый ветер гасит факелы. Один неверный шаг — и пропасть.
Но люди идут. Они знают, что, если сегодня не спустятся, завтра буран похоронит их здесь. Так сказал проводник, и потому путешественники идут. Сейчас они еще могут спуститься. Позже — верная смерть. Снежный саван.
«Саван…» — Гмелин невольно ежится.
Впереди тревожно запела труба. Голос ее подобен крику раненой птицы. Птица плачет, зовет, но стая давно улетела.