На потолке салона зажглись люстры, и голос вахтенного, усиленный динамиками, провозгласил:
— Всплываем на поверхность океана! Время обеда.
…Высокими валами раздалась пучина вод, из нее вынырнуло громадное рыбообразное тело «Посейдона». Будто створки раковины, раскрылись верхние части его корпуса, плавно перемещаясь относительно друг друга и образуя необъятную палубу-сад. Между пальмами и цветущими кустами протянулись легкие тенты, из недр корабля появились столы, кресла, шезлонги, раздаточные стойки, кибероофицианты. Шумная толпа людей растеклась по палубе. Леонид сидел под зонтичной пальмой, у самого фальшборта, и неохотно ел. Безучастно смотрел он на уснувший под лучами солнца Великий океан, в котором отражалось чудесное лазурное небо, слушал шелест листьев над головой, ловил тихий говор людей и обрывки музыки, — и ему хотелось умереть, раствориться в безбрежной водной пустыне, потому что он считал себя недостойным Светлого Мира, в котором жил. Из просторов мироздания в этот мир вторглось явление, не поддающееся контролю разума. Он самонадеянно сразился с ним — и нанес людям вред. По его вине погиб Теранги, один из самых дорогих ему людей, друг, товарищ и брат. Теранги, который любил его искренне, беззаветно, глубоко… Потом он начинал мучительно думать о той, к которой мечтал вернуться, овеянный славой. Что он скажет ей теперь?… Глубокая складка прорезала чистый лоб Леонида.
На морском вокзале Таиохаэ его встретил Камилл. Ученый опять ничего не сказал о случае под Лахором, и Леонид был ему благодарен за это. Пока они ехали к зданию Всепланетного Зеркала, Камилл рассказал, что наблюдения и исследования идут полным ходом, а нанесенный на карту маршрут движения миража позволяет уже сейчас в какой-то мере предугадывать пункты, где его можно ожидать.
— Мне казалось, что аппарат придет сюда за потерянной чашей, — сказал Камилл. — Но теперь я в этом не уверен… После Сингапура он не появляется второй день, — добавил Камилл с беспокойством.
…Леонид и Камилл не отходили от Всепланетного Зеркала, как назывался громадный телеаппарат, соединенный с электронным мозгом. Прошел день, другой, третий… Мираж словно в воду канул. Леонид потерял всякую надежду.
— Ушел в космос!.. Не вернется… — повторял он, не находя себе места. — Что же делать?…
Камилл оставался непроницаемо спокойным. Целыми днями он переговаривался с сотнями людей, скрупулезно анализировал добытые факты и показания приборов, колдовал над многоэтажными формулами, намечая план захвата миража.
Наконец световой столб появился в Австралии, на территории Базальтового Комбината, потом перебросился в Южную Атлантику, где были сосредоточены подводные предприятия землян. Путь миража по земной поверхности был хотя и причудлив, но отражал неизменный интерес его создателей к техническим объектам человеческой цивилизации. Больше часа мираж передавал в космос информацию об освоении Антарктиды, долго колесил по Евразии и Северной Америке. Камилл непрерывно руководил по радио действиями многочисленных отрядов, стороживших на всех материках появление светового феномена, и в короткий срок собрал массу ценной научной информации. Он уже почти наверняка знал, как действовать. Однажды Камилл созвал у Всепланетного Зеркала всю группу исследователей, с которыми работал, и сообщил:
— Теперь начинаем подготовку к захвату аппарата… Если я что-нибудь понимаю в его назначении, он обязательно придет сюда! — Острие карандаша начертило овал, закрывающий большую часть амазонских джунглей. — Это ли не приманка?… Громадное скопление роботов, землеройных механизмов… Гидротехнические колоссы…
В Амазонии второе десятилетие проводились работы но осушению и расчистке девственного тропического леса. Сотни тысяч роботов и лесных танков неустанно прорубали просеки, выкорчевывали подлесок; другие машины осушали болота, прокладывали шоссе и электромагнитные автострады, создавали плантации ценных тропических культур, строили города и промышленные центры; возводили грандиозную электростанцию на водопадах Энджел-Фолс, соединяли каналами притоки Амазонки в единую водную магистраль. Веками дремавший первобытный лес пробуждался к деятельной жизни…
Камилл передал за океан распоряжение организовать вокруг сооружений Амазонии бессменное дежурство гравипланов и вертолетов, стянул туда сотни мощных генераторов Ф-лучей. В основу его плана захвата был положен замысел Леонида: как только появится мираж, гравипланы окружат его и набросят на большой район сверхпрочную сеть из нейтрида. Потом, стягивая ее к одной точке, поймают «гриб».
— Близок конец, — сообщил на другой день Камилл, встретив Леонида. — Из Амазонии радируют, что для поимки все готово.
— Теперь или никогда, — обронил Леонид, и в его словах Камиллу почудилась недоговоренность. Тень напряженного ожидания лежала на лице Леонида, словно он принял наконец давно обдуманное решение.
И только сейчас Леонид решился навестить Уну: прошла неделя с тех пор, как он прибыл на Нукухиву.
…Леонид медленно брел вдоль берега океана, по аллее, ведущей к Океанологической Базе, где работала Уна. Наступил вечер, и первые звезды зажглись на темно-синем небосклоне. Неожиданно из-за ближайшего хлебного дерева вышла Уна. Леонид не заметил ее, погруженный в свои мысли.
— Леонид!..
Он вздрогнул и остановился, почти с испугом глядя на приближавшуюся девушку.
Уна была так же прекрасна, как в те дни, когда они познали счастье любви. Годы прибавили ей лишь больше женственности, мягкого обаяния. Чуть строже стало лицо, глубже и проницательнее взгляд. В ее пышных волосах белела гирлянда цветов, от которых исходил легкий, дурманящий аромат. На сгибе локтя висела изящная корзинка, сплетенная из пальмовых ветвей. Корзинка была наполнена отборными бананами в глянцевитой кожуре, спелыми красными гуавами с бордовой мякотью, просвечивающей сквозь прозрачную кожицу, румяными круглыми апельсинами. Сверху красовалась дыня.
— Это тебе. — Она протянула ему корзинку. Леонид машинально принял фрукты. Потом рассеянно поставил корзинку на землю.
— Здравствуй… Уна.
— Я знала о твоем приезде, — сказала она. Приветливость и гордость, нежность и упрек причудливо боролись в ее голосе, в чертах лица, в мерцающих глазах, освещая девушку теплым, как этот вечер, светом.
— Все эти годы я ждала, — продолжала Уна. — И ты пришел. — Она попыталась улыбнуться. — Теперь океан и горы не отпустят тебя на север.
Леонид понурил голову.
— Я недостоин… На мне вина… Сделано много ошибок.
Уна мягко, но сильно сжала его пальцы, твердо посмотрела в глаза.
— Дорогой… Не терзай себя. Да, Теранги нет с нами. — Ее голос на мгновение дрогнул. — Но я знаю, верю, что ты не мог поступить иначе. В твоих глазах это имело свое значение. Ты всегда был самим собой. Камилл говорил мне, что факты, добытые тобой и Теранги… Без них он ничего бы не понял в природе этого… миража.
Леонид долго молчал.
— Прости… — сказал он с усилием. — Но мне лучше забыть тебя.
— Почему?! Этого я не могу понять. Никогда!..
— Я должен найти Теранги… Вернусь только вместе с ним… пли не вернусь совсем.
Уна растерянно смотрела на него.
— Может быть, ты любишь другую? — спросила она.
Леонид покачал головой.
— О, вовсе не это… Я люблю только тебя. Но должен быть один… Прости… Оставь меня.
Уна привлекла его к себе, поцеловала.
— Я понимаю тебя. Мужайся. Я верю в тебя и поэтому ухожу. Но что бы ни было, — сказала она горячо, — Уна всегда с тобой!
Леонид долго следил, как растворяется во мраке ее высокая, стройная фигура, и сознавал, что говорил не те слова. На душе у него было тяжело, но он ничего не мог поделать с собой. Он должен найти друга… У самого коттеджа Леонид вдруг остановился возле пальмы: она напомнила ему о прошлом. Три года назад Теранги стоял вот так же, прислонившись к ее стволу, и тихо наигрывал очень нежную мелодию, искусно извлекая ее из красивой раковины, внутри которой был смонтирован крохотный музыкально-кибернетический блок. Теранги играл с неподражаемым искусством, его лицо светилось вдохновением. Мелодия безотчетно трогала душу, волновала кровь. Она была созвучна голосу прибоя, шуму водопадов в горах, темной лазури неба, покою, разлитому вокруг, грудному смеху девушек, доносившемуся из пальмовых рощ… Потом Теранги убрал раковину в карман, обнял его за плечи, и они долго стояли, тихо беседуя о делах прошедшего дня.