— Вы так думаете? Что ж, в ваши годы и я был оптимистом. Ломился бездорожьем и в природу, и в человека…
— А теперь?
— Теперь ваша очередь ломиться, а мне — со стороны посматривать.
Дорога сближает попутчиков. За какую-нибудь неделю трудного пути люди узнают и начинают понимать друг друга лучше, чем за годы обычного знакомства. В дороге человек весь на виду, полностью раскрываются все его достоинства и недостатки.
К сожалению, Игорь Петрович был исключением из общего правила. Иногда он казался очень душевным и ясным человеком. Иногда… Впрочем, Мергенов по молодости не очень склонен был думать о тайнах глубин человеческой души. Поэтому он после некоторого молчания повторил свой вопрос.
— Разные могли быть диноцефалы, — ответил Игорь Петрович. — Одни, скажем, в профиль на овцу походили. В общем-то на довольно неприятную овцу. Другие были вроде крокодилов на высоких лапах.
— Я читал, что здесь когда-то было море. Они — морские животные?
— Не совсем так. Во времена диноцефалов Южная Америка, Африка, Аравия, Индия — все это было одним материком, Гондваной. Она отделялась от северного материка широчайшим проливом или цепочкой морей, как хотите. Вот по тамошним берегам и бродили диноцефалы. Потом Гондвана начала распадаться, и примерно за тридцать миллионов лет до нас с вами материки приняли приблизительно те очертания, которые мы знаем сегодня. За исключением нынешней Европы. Ее отделяло море, связывающее Северный и Южный океаны. Нынешние Каракумы были частью дна этого моря… Впрочем, я рассказываю вам известные вещи.
— Известное тоже иногда не мешает напомнить, — сказал Мергенов. — Представляете себе: бескрайнее море, волны плещут, а по берегу ходят ящеры и травку пощипывают! Здорово, правда? Мне даже трудно поверить, что я на дне моря лежу.
— А вы и не верьте… Что касается травки, то во времена диноцефалов ее и в помине не было. Она появилась, когда вместо ящеров обитали уже теплокровные — всякие двурогие носороги, безгорбые верблюды, гиенодоны. В морях плавали морские коровы, последние потомки которых были перебиты в конце восемнадцатого века. А по берегам бродили фламинго — их потомки до сих пор живут на каспийском побережье. Росли тут высоченные дубы, араукарии, пальмы, не то что нынешний саксаул да степная акация. Роскошные времена были!
— Будут еще роскошные времена, — убежденно сказал Мергенов. — Закончится Большое Обводнение пустыни — все, здесь изменится.
Игорь Петрович вздохнул.
— Об очевидном не спорю. Но я говорил о прошлом…
Ночь шуршала, потрескивала, как сверчок. Иногда доносился легкий писк — вероятно, ссорились тушканчики. Потом — тревожный топот маленьких ног. Это перепуганные зверьки удирали от степного удавчика.
Вдалеке хрипло и злорадно захохотала гиена. И тотчас рядом истошно заголосил и захлебнулся плачем шакал.
Мергенов вздрогнул: ему чудились в темноте свирепые ящеры и саблезубые тигры. А Игорь Петрович вспомнил про оставленную палатку и подумал, что, наверно, шакалы растащили и перепортили всю провизию. Надо было свернуть палатку. В конце концов мог бы оставить в ней Мергенова. А если уж взял его с собой, то отбрось, пожалуйста, всякие сомнения.
Но прежде всего экспедиция, ее результаты. Если в конце пути и ждет неудача, в общей сложности ничего не изменится. Разве только погаснет маленький маячок, светивший всю жизнь. Он — не самый яркий, но луч его, как мост, перекинут из настоящего в прошлое. Тем он и дорог. Забытый, никому не нужный мост, порождающий лишь горькие воспоминания. Пусть он рухнет!
— У туркмен существует поверье, что шакал собирает все грехи людей, — сказал Мергенов, — поэтому он и плачет, жалуется на свою судьбу.
— То-то я думаю: почему это шакалы никак не переводятся, — пошутил Игорь Петрович. Но тон его не был шутливым. — В Каракумах, коллега, много интересного, — сказал он, возвращаясь к недавнему разговору. — Вот следы, например. Не мы их обнаружили первыми…
— Как не мы?!
— Так… — Голос Игоря Петровича прозвучал из темноты, словно из глубины веков, глухо и тускло. — Когда-то давно я знавал человека, который видел такие же следы.
— Ну и что же? Только следы?
— Только… Он сделал с них гипсовый слепок, но ученые мужи сказали ему, что он фантазер, мистификатор и… еще много неприятного наговорили. Даже… — Игорь Петрович усмехнулся, — даже врагом науки назвали.
— Не понимаю.
— Он тоже не понимал.
— Ему не поверили, да? Подумали, что слепок — подделка?
— Да.
— Но почему же враг?