Высота зонда была порядочная — около двадцати километров; ждать, пока он пройдет глиссаду снижения, нам не хотелось, поэтому Павел, командир наш, попросил максимально увеличить «картинку». Тут-то все и кончилось. Все! «Телега» — телеметрия то есть — затуманилась, расползлась, как гнилое тряпье, почернела, словно тлеющая бумага, и канал связи лопнул, большие и малые экраны потухли. Оглох и ослеп наш зонд, погрузился в какую-то чернильную лужу и даже «прощай!» не сказал.
Второй аппарат мы ухнули вниз с рекордной быстротой — через тридцать две секунды после потери первого. Этот расстался с жизнью еще в облаках. В ту же братскую могилу попадали и третий, и четвертый. Досадно было и ошеломительно: на пустом месте — в безобидной и дружественной атмосфере — зонды вдруг кончают жизнь самоубийством. Было у нас в запасе еще несколько серий, но поняли мы: бесполезное дело. Как быть дальше? Спускать разведчиков! Вот вам и первый промах: не разобравшись с зондами, с цивилизацией на планете, пошли на откровенный и безрассудный риск. Это ведь потом обнаружилось, что зонды целехонькие покоятся на борту — в гнездах трюмного отсека, а тогда мы и понятия не имели, куда они делись. Нет, что ни говорите, а ложно понятый героизм вовсе не украшение человеческой цивилизации.
— Ребята, а вы заметили — после первого зонда весь радиофон исчез? — вдруг произнес кто-то из телеметристов.
Мы переглянулись. Действительно, все это время эфир безмолвствовал. Что-то мы не так сделали, какие-то правила игры нарушили. Цена ошибки — четыре зонда, напичканные очень и очень дорогостоящей электроникой.
— Так… — Командир пригладил волосы, кашлянул, затем поскреб ногтем несуществующее пятнышко на пульте. Как-никак, а решение нужно было принимать ему, и только ему. — Дело, друзья мои, серьезное. Как вы знаете, жизнь наша определена и предопределена инструкцией. Инструкция нам бог и одновременно порог. Но не было и нет еще на свете инструкции, которая проясняла бы положение насчет доброй воли, исключала риск и предоставляла выбирать род смерти по желанию. Короче, кто пойдет на десант?
Пойти хотели, разумеется, все (я, помнится, удивился даже: к чему это Паша произнес такую душещипательную тираду?). Бросили жребий. И получилось так, что нам с Сашей — двум девятнадцатилетним стажерам Центра дальней космической навигации — выпала честь первыми ступить на поразительную планету, опрометчиво названную Радостью.
…Посадочная капсула на нашем жаргоне носит название «жук». Сходство, надо заметить, действительно немалое. Во-первых, при прохождении атмосферы раскрываются парашютирующие лепестки — совсем как жесткие надкрылья у хруща, только их шесть штук в соответствии с шестигранной формой аппарата. А после посадки — на реактивной, разумеется, тяге — выдвигаются шесть ног, и бегает такая капсула по пересеченной местности довольно резво. Места в ней — на двух исследователей. Планетологи в свое время разные прозвища давали: и «скарабей», и «танк-бегунок», и «иноходец» (тут двойной смысл был: во-первых, капсула действительно передвигается иноходью, а во-вторых, предназначена для того, чтобы ходить по иным мирам), но прижилось одно — просто «жук», и все.
Итак, мы с Сашей устроились в капсуле, проверили энергоблоки, телеметрию, управление и под традиционное «Ни пуха, ни пера!» отвалили от корабля. А как только погасили скорость, к нам снизу рванулись облака. Началось свободное падение.
…Испуга, честно признаюсь, не было. Были горячка нетерпения и ожидание сюрпризов. И сюрпризы начались! Заплыли мраком экраны — ладно, бог с ними. Замолчали динамики — и это можно стерпеть. Отказал передатчик — тоже не конец света. Но вот что самое главное: мы уже выпустили лепестки, уже прошли, судя по высотомеру, облака, а в иллюминаторах черным-черно. Это на дневной-то стороне!
Почему-то стало душно. В неярком свете кабины я отчетливо видел капли пота на лбу Александра, а мысль была — и у меня, и у него — одна: как бы в море не угодить, как бы сесть хоть на крохотный клочок суши, но шансов на столь удачную посадку было прискорбно мало. Потом погасли и лампы. Мы воззрились на светящуюся шкалу высотомера, и губы наши шевелились, повторяя показания: «Тысяча метров… пятьсот… сто… двадцать пять…» Автоматика включила двигатели. Я всем телом ощутил, как под капсулой ударили мощные реактивные струи. Если сейчас извне донесется шипение — свист обращающейся в пар морской воды, значит, мы в чужом океане, при полном неведении погодных условий, — завал! Надо немедленно давать форсаж. Однако… шипения не было. Мы мягко сели на твердую почву.
Почти моментально чернила за иллюминаторами словно ветром сдернуло. В кабину хлынул червонный поток света. Вокруг капсулы расстилалась оранжевая пустыня. С корабля же нам виделись веселые зеленые острова. Что за чертовщина?
Я привел в действие механизмы шести коленчатых ног и пощелкал клавишами экспресс-анализатора. Зажглись несколько табло: состав воздуха — полный аналог земного, давление — семьсот миллиметров ртутного столба, состав почвы — чистый кварц с примесью окислов железа, вероятность вредоносных микроорганизмов, бактерий, спор и прочих прелестей патогенной флоры — сплошные нули до девятого знака после запятой…
Мы с Сашкой одновременно схватились за рукоятку люка. Увы, это был последний механизм, который нас послушался. Ирисовые створки бесшумно раздвинулись, с легким хлопком уравнялось давление, и… все стрелки, все зайчики и все индикаторы дружно прыгнули на нуль. Пульт отключился. Напряжения в сетях как не бывало. Жужжание пульсации в аварийном блоке с микрореакторным дублированием и двойной защитой медленно смолкло.
— Саш, а Саш, — почему-то шепотом позвал я. — По-моему, нам крышка. Это совсем другая планета…
Щурясь от яркого света, Саша высунул голову в люк и долго-долго стоял так, оглядывая горизонт.
— Нет, Костик, — наконец сказал он. — Планета та самая. Просто нашего «жука» кто-то опустил в формалин…
…Вторые сутки мы бродили по песку, стараясь не терять из виду капсулу. Компас здесь был без надобности: магнитное поле отсутствовало начисто. Питания и воды хватит на две недели, еще есть НЗ — дополнительные пять суток надежды, а дальше что? Даже если чудом заработает передатчик, какие новости мы сообщим? Торчим в песках, а где они находятся, понятия не имеем. Океан при ближайшем рассмотрении оказался кварцевой пустыней. Тучи обладают любопытным свойством: если смотреть сверху, они есть, если снизу — их нет. Да что передатчик! Огня и то не добудешь, чтобы еду согреть: не из чего и нечем…
И вдруг в воздухе появилась ворона. Точнее, это потом обнаружилось, что ворона. Мы с Александром устроились в тени капсулы и жевали сухие мясные галеты, запивая их холодной кофейной бурдой: не оставалось ничего другого, как размешивать порошок растворимого кофе в теплой воде, нагретой на солнце. Близился вечер. Радостианские сутки длятся тридцать семь с половиной часов, день длинный, «сиеста» тянется долго, поэтому мы размякли, устав от жары, и сидели молча. Внезапно Сашка больно схватил меня за локоть и указал вверх. Над «жуком» кружила черная точка. В следующее мгновение Александр метнулся в капсулу и вернулся с биноклем и карабином в руках.
— Ты не поверишь, — сказал он после минутного созерцания. — Ворона.
— Как ворона? — Я даже испугался.
— Обыкновенная, черная, — он пожал плечами и прицелился.
— Саша, может, не надо? Может, подождем? Пускай снизится, поближе разглядим. Ну откуда здесь ворона?
— А если улетит? И потом, заряжено-то не пулей, а ампулой со снотворным.
Щелкнул выстрел. Ворона резко вильнула в сторону, сложила крылья, спикировала и уселась прямо перед нами, шагах в трех.
— Вы что, обалдели, что ли? — возмущенно сказала она на прекрасном русском языке.