На храмовую площадь вбежал запоздавший отряд охотников, и схватка вспыхнула с новой силой. Люди Аттэхе воспряли духом. Простые Воины повернули назад. «Слава Угэму!.. — мысленно воскликнул Аттэхе. — Он услышал мой призыв». Вачинга успел скрыться в гуще отступавших ольмеков. К тому же облака дыма горевшего Дома заволокли поле боя. Люди сельвы не щадили змееликих. Их ловили сетями из пальмовых волокон, душили лианами, разбивали черепа, пронзали копьями. Хмельная, туманившая разум весть о победе исторгла из тысяч глоток ликующий рев… Тэнки метались по улицам и площадям Ольмана, чего-то искали, горя жаждой действия. Какой-то великан взобрался в проем окна Дома правителя, потряс дубинкой и подал мысль, созвучную желаниям восставших:
— Круши-и лики!.. Си нэ-е гэм-м!
Тэнки, охотники, рабы засвистели от удовольствия. Спустя минуты они уже колотили молотами из базальта и глыбами по изваяниям правителей, особенно Тунгаты, норовя сбить у него толстый нос и глаза из серпентина. Но сверхтвердый базальт едва крошился… Тогда рабы возвели помост, вкатили на него обломки скал и валуны того же базальта и обрушили на изваяние правителя. Брызнула во все стороны черная крошка, поднялась туча пыли. Кое-кто с уханьем и присвистом ломал стены Дома правителя, а с барельефа все так же грозно скалился бог ольмеков с чертами человеко-зверя.
А назавтра Аттэхе готовился идти с отрядами к Острову жертв, чтобы пленить Тунгату и наказать предателя Вачингу: вождь восставших думал, что изгой бежал туда же. Но пришла весть, что восстание перекинулось и туда. Войско правителя рассеяно, а сам он пал в битве.
…Аттэхе повернулся лицом к руинам, чтобы перед уходом в сельву насладиться видом поверженного Ольмана, так долго истязавшего сынов Угэма. И вдруг прилетела стрела, она пробила грудь Аттэхе и замерла, упруго подрагивая оперением.
— Су нэ го-о… — изумленно выдохнул Аттэхе, качнулся и стал падать ничком.
Его подхватили Шраморукий и один из охотников.
— Скорей зовите Белого Отца… — цедил Аттэхе из последних сил. — А изгоя ищите в руинах!.. Там он, дважды предавший.
Вачингу притащили пять дюжих тэнков — он не сопротивлялся, лишь с непонятным сожалением смотрел на Аттэхе: тот висел на плечах Шраморукого, отчаянно боролся со смертью. Потом изгой глухо, неразборчиво забормотал, его мертвые глаза ожили, лицо исказила гримаса отчаяния. Никогда не быть ему правителем Ольмана, город поглотит сельва, а сам он исчезнет из памяти людей. Без следа! И, осознав это, Вачинга страшно завыл, раздирая лицо ногтями, потом выхватил из складок плаща обсидиановый нож и всадил себе в сердце.
Аттэхе тоже прощался с ярким солнцем, синим небом, с теми, кого любил. Стрела в его груди торчала, ибо он запретил вытаскивать ее: хотел продлить минуты ясного сознания. «Где ты. Белый Отец, почему не идешь?» Аттэхе мучился, ждал, не зная, что изгой выследил тайное убежище и час назад убил сказителя. Черная мгла застлала глаза вождя охотников сельвы, но на миг Аттэхе снова увидел солнце и лица своих людей. Мощным, как в молодости, голосом (так ему показалось), а на деле чуть слышно произнес:
— Радуйся, Отец! Мы победили змееликих. Я сохраню таблички со знаками… Они перейдут из рода в род… Скажи людям сельвы: «Пусть уходят из проклятого города, пусть он развеется пылью».
…Тэнки, положив бездыханное тело Аттэхе на циновки из травы, стали готовить погребальный костер. Шраморукий сидел подле вождя, и вся его поза выражала бесконечное горе.
— Вставай, надо уходить… — коснулся его плеча старейшина. — Аттэхе уже в Стране мертвых и говорит с Угэмом.
Аман смахнул со лба капли пота: день был жаркий. Тирлинг и Демченко молчали, думали. В их сознании жили давно канувшие в Лету люди сельвы: Аман изложил свою гипотезу, навеянную пиктограммами и завораживающими картинами геоскопа.
— Это все? — обронил Тирлинг. Вид у корифея американистики был отрешенный, словно мысли блуждали далеко. — Что могло быть потом? — вслух подумал он. — Весьма убедительная фантазия. В живых образах.
— Не знаю, никто не знает, — ответил Аман. — Давайте подумаем, где начать новый раскоп. Может, геоскоп найдет еще что-то?
Влажный ветер с залива ударил Аману в лицо. Археолог глубоко вдохнул его, подошел к обрыву плато. И вдруг Аман почувствовал, что ничто не проходит бесследно, ибо все сущее связано нерасторжимо. И он опять увидел храмы и дворцы ольмеков, лица охотников и тэнков. «Как давно вы жили, но, как и мы, ненавидели угнетателей и рабство. Ваши души и сердца жаждали свободы, братского тепла. И ради этого вы шли на смерть! Ты мой брат, Аттэхе. Через века я кричу тебе: „Мечта о мире без войн, мечта о братстве всех людей не умрет никогда! Факел борьбы не гаснет, он разгорается. Твои потомки здесь — в Гватемале, Никарагуа, Сальвадоре — с оружием в руках и с мечтой о лучшей жизни идут вперед, в будущее. Как и ты, Аттэхе, борцы бессмертны…“»
Порыв ветра с залива снова омыл его лицо. Оттуда шли тяжелые, низкие тучи. В тропических болотах вдохновенно пели мириады лягушек, предвещая наступление сезона дождей.
Дайна Чавиано
МИРЫ, КОТОРЫЕ ЛЮБЛЮ
Многие спрашивают меня, чем вызвано мое страстное увлечение Космосом и каковы причины жгучего интереса ко всему тому, что касается следов пребывания инопланетян на Земле и их контактов с людьми.
Кое-кто из близких, особенно родители, не раз упрекали меня в том, что я верю всем этим непроверенным данным, которые можно почерпнуть в специальных статьях, популярных журналах и книгах, рассказам тех, кто видел так называемые Неопознанные Летающие Объекты и проникся уверенностью, что за нами наблюдают существа из других миров.
Конечно, меня мало трогает подобное осуждение, но не возмутительно ли, что те люди, которых я уважаю и люблю, остаются слепыми и глухими к фактам и не могут отнестись к ним с достаточной объективностью и серьезностью! Потому-то раньше я не отваживалась сказать им всю правду, за исключением двух или трех раз, когда я ее лишь немного приоткрыла.
Но сегодня я решилась поведать о том, что со мной произошло, и лишь прошу тех, кто поймет меня правильно, никогда не спрашивать об этом, потому что я не добавлю к сказанному ниже ни слова.
Все, что мне разрешено рассказать, — в этой повести, которую конечно же — я не строю иллюзий — многие примут за научно-фантастический вымысел. Но и это не так уж плохо, ибо вызовет к моему повествованию хоть какой-нибудь интерес, а не только скептически-снисходительные улыбки.
Друзья, которые бывают у меня в доме и которым я кое-что рассказала, могут получить некоторые доказательства моей правдивости. Это, например, знаки, нарисованные мной на крыше дома, и необычные фигурки, которые я бережно храню в маленькой шкатулке. Повторяю, здесь будут описаны не все факты. Кое-что меня просили никогда никому не открывать. Поэтому будет несколько «пустот», оставшихся без разъяснения. Иногда мой рассказ покажется очень подробным, иногда же чрезмерно поверхностным и лишенным логики.
Все началось во вторник, в середине июля 1977 года.
Хотя, сказать по правде, за две недели до этого, в конце июня, произошло событие, послужившее прологом к последующим. Но вначале о доме, в котором я живу. В нем царит атмосфера благожелательности и дружелюбия, каждый член семьи, увлеченный своими интересами, — это особый мир, хотя жизнь каждого тесно связана с жизнью всех остальных. Если смотреть с улицы, наш дом производит впечатление солидного, респектабельного — этакий розовый особняк, жизнь в котором течет мирно и даже скучновато. Кусты роз буйно растут у крыльца. Это крыльцо, широкое и прохладное, — любимое место моих родителей, особенно в знойные летние вечера. Здесь можно посидеть после рабочего дня, поговорить, выпить чего-нибудь освежающего. Сам же дом ничем не отличается от прочих домов такого рода. Закрыв за собой входную дверь, вы попадаете в большую прихожую, затем в длинный коридор, выходящий во внутренний двор, засеянный травой и обсаженный деревьями.