— Я слушаю.
— Гарри, это я, Том Полтер, — услышал он голос старого почтмейстера. — Ты знаешь, пришли эти письма.
— Очень хорошо, — ответил шериф и повесил трубку.
— Что, письма? — спросила его жена.
Уиллер кивнул.
— Ox, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Двадцать минут спустя Уиллер уже входил в здание почты. Из-за деревянного барьера Полтер протянул ему три конверта.
— Швейцария, — сказал шериф, разглядывая штемпель. — А вот это из Стокгольма и Гейдельберга.
— Целая куча, — откликнулся Полтер. — Как всегда. Приходят в тридцатых числах каждого месяца.
— Очевидно, мы не имеем права их вскрывать? — спросил Уиллер.
— Я бы рад, Гарри. Но закон есть закон. Ты-то это знаешь. Я должен отправить их обратно нераспечатанными. Таковы правила.
— Ладно. — Уиллер вынул записную книжку и списал адреса отправителей. Затем он вернул конверты Полтеру.
— Спасибо.
Около двух часов дня шериф вернулся домой. Его жена сидела с Паулем наверху в гостиной. На лице мальчика застыло выражение замешательства. Страх перед ранящими душу звуками выражался на нем. Пауль сидел рядом с Корой на кушетке и, казалось, готов был расплакаться.
— О, Пауль! — говорила она в тот момент, когда Уиллер входил в комнату. Руки ее обвились вокруг дрожащего тела ребенка.
— В этом нет ничего страшного, милый.
Она увидела стоящего на пороге мужа.
— Что же они такое сделали с ним? — спросила она с тоской в голосе.
Он пожал плечами:
— Не знаю. Думаю, что ему все-таки придется пойти в школу.
— Но ведь мы не можем отпустить его в школу, пока он вот такой.
— Мы вообще не можем никуда его отпустить до тех пор, пока не выясним, в чем тут дело, — ответил Уиллер. — Сегодня вечером я напишу этим людям.
Наступило молчание, и мальчик вдруг явственно ощутил волну чувств, поднявшуюся в душе женщины. Он поднял голову и быстро взглянул в ее изменившееся лицо. Страдание. Он почувствовал, как нестерпимая боль льется из ее души, словно кровь из открывшейся раны.
И даже тогда, когда они все трое ужинали среди полного молчания, Пауль продолжал ощущать скорбь, идущую к нему от сидящей рядом женщины. Он отчетливо слышал ее безмолвные рыдания. Он сделал усилие, и внезапно перед его внутренним взором отпечатались черты другого мальчика. Потом это незнакомое лицо чуть дрогнуло, затуманилось и стерлось. Теперь он видел совсем другое лицо — его собственное. Словно они двое боролись за место в ее сердце. Все исчезло, как только она начала говорить. Как будто тяжелая глухая стена загородила увиденное.
— Мне кажется, ты должен написать им.
— Ты же знаешь. Кора, что я собираюсь это сделать, — отозвался Уиллер.
Молчание, полное скрытого страдания.
Часом позже, когда она укладывала его в постель, он взглянул на нее, и взгляд этот, полный нежности и жалости к ней, заставил Кору быстро отвернуться. И пока не затихли вдали ее шаги, он слышал грусть, которая переполняла ее сердце. Но и потом, в полной тишине уснувшего дома он все еще продолжал улавливать всплески ее тоски, напоминавшие слабое трепетание птичьих крыл.
— Что же ты пишешь им? — спросила Кора.
Часы в холле пробили семь. Кора с подносом в руках приблизилась к его столу, и ноздри шерифа сейчас же уловили аромат свежесваренного кофе. Он потянулся за чашкой.
— Просто изложил ситуацию. О пожаре и о гибели Нильсонов. Спрашиваю, являются ли они родственниками мальчику и есть ли у него вообще родственники?
— А вдруг эти родственники окажутся не лучше его родителей?
Шериф добавил в кофе сливок.
— Кора, пожалуйста, не будем сейчас обсуждать этот вопрос. Я полагаю, что это не наше дело.
Бледные губы ее упрямо сжались.
— Запуганный ребенок — это все-таки мое дело, — бросила она зло. — Может быть, ты…
Она умолкла. Взгляд его выражал безграничное терпение.
— Хорошо, — прошептала она, отворачиваясь от него, — ты прав.
— Это не наше дело, — повторил шериф. Он не видел, как трясутся ее губы. — Знаешь, я думаю, что он так и будет молчать. Что-то вроде боязни теней.
Она стремительно обернулась.
— Это преступление! — крикнула она. Гнев и любовь переполняли ее душу.
— Что же делать, Кора? — он сказал это спокойно.
В ту ночь она долго не могла уснуть. Она слышала рядом с собой ровное дыхание мужа, широко открытые ее глаза следили за легким скольжением теней в полумраке комнаты. Одна и та же сцена разыгрывалась в ее воображении.
Летний полдень. Резко звенит колокольчик над дверью. За порогом столпились мужчины. Среди них Джон Карпентер с чем-то тяжелым в руках. Это что-то прикрыто одеялом и неподвижно. Лицо Карпентера растерянно. Мертвую тишину нарушает только стук капель, которые стекают с ноши Карпентера и падают на высушенные солнцем доски крыльца. Они начинают говорить, и речь их, медленная, спотыкающаяся, похожа на перебои угасающего человеческого сердца…