Однако вовсе не этот пышный наряд больше всего поразил Дебре в первые минуты знакомства. Стоило проводнику чихнуть, как Тиваренг моментально зажал пальцами нос. Старец тут же отвел Жака в сторону и минут пять держал ладонь на его переносице. После чего совершенно серьезно объяснил удивленному этнографу, будто с этим человеком к ним хотел проникнуть злой дух, сопутствующий белым, но он вовремя прогнал его. Если злонамеренность духа еще можно было оспаривать, то знание старцем элементарных правил гигиены не вызывало сомнения. Больше того, как показали последующие дни, его ладонь подействовала на насморк Ру куда лучше, чем патентованные средства, которыми этнограф пытался вылечить его.
Если не считать маленькой заминки в самом начале, посещение Бат ба Нгуа проходило подобно настоящему дипломатическому визиту. Каждая из сторон имела своего переводчика: гость — Жака Ру, хозяин — паренька лет четырнадцати по имени Покор, внука Тиваренга. Первым делом старец предложил приезжим привести себя в порядок и отдохнуть с дороги. Потом он готов поделиться всем, что интересует француза. Причем Тиваренг даже не спросил, зачем приехал Дебре, очевидно наперед зная, что именно его интересует.
Когда же тот направился к рюкзаку, в котором была припасена канистра с водой, старец задержал Дебре и поманил за собой. В дальнем конце веранды стоял большой глиняный чан. Тиваренг зачерпнул из него пригоршню и выпил.
— Бери воду отсюда. Она целебная, лечит все болезни, — перевел Покор.
За годы скитаний по Африке Мишель взял за правило пить только кипяченую воду, в крайнем случае растворять в ней обеззараживающие таблетки. Но сейчас не оставалось ничего другого, как последовать предложению хозяина. Вода оказалась прохладной — это при здешней-то жаре! — и очень вкусной, с легким пряным запахом. Этнограф заглянул в чан. Все дно заросло тонкими коричневыми стебельками, которые, по-видимому, служили естественным фильтром.
Послеобеденный отдых затянулся почти до вечера. Солнце клонилось к закату, когда Тиваренг вышел на веранду, где внук уже расставил легкие плетеные кресла для деда и француза и низенькие табуретки для себя и проводника. Первым делом Дебре включил диктофон, положив его на пол между креслами, и стал регулировать уровень записи. Старец, с насмешливой улыбкой наблюдавший за манипуляциями француза, в конце концов посоветовал оставить машинку в покое. Она ему не понадобится: Дебре навсегда запомнит все, что скажет Бат ба Нгуа.
— Но ведь другие могут не поверить мне, — возразил Мишель, ничуть не удивившись тому, что лесной отшельник знаком с диктофоном.
— А откуда они узнают, кто говорит из этой машинки, если они не будут видеть меня? — Аргумент был неопровержим.
Впоследствии, чем больше Дебре вдумывался в услышанное от Тиваренга, тем больше убеждался, что ему фантастически повезло. Шутка ли сказать: быть посвященным в космическую тайну могонов, которая имела поистине планетарное значение!
…Когда-то не существовало ничего, а весь мир был сжат в крошечное зернышко «по», во много раз меньше просяного. Оно состояло из четырех — «Опять это магическое число!» — подумал Дебре — элементов: вода — «ну», воздух — «оньо», огонь — «яу» и земля — «минне». Потом бог Амма, чье имя значит «крутящийся вихрь», вызвал взрыв, сотворивший Вселенную. Тиваренг назвал ее описательно: «То, что не имеет границ». Потом творческий процесс у Аммы — в изложении Бат ба Нгуа — продолжается довольно оригинально. Этнограф отметил про себя, что в отличие от Христа африканский бог смотрел в корень и поэтому начал создавать «знаки», придающие всему, что есть в мире, материальность, форму и цвет. Первыми появились два «направляющих знака», затем восемь «главных» и двадцать две семьи «низших». Совокупность этих знаков составляет сущность вещей, или «невидимого Амму».
В целом космогоническая система могонов вполне соответствовала научным теориям и гипотезам. В ней были и Большой взрыв, и эволюция Метагалактики, и Периодическая система элементов, и даже два из них, наиболее распространенные в космосе, — водород и гелий. Впрочем, независимо от этого Дебре не мог не восхититься, глядя на чернокожего мудреца. Благородные черты его лица, и особенно мерцающий свет бездонных черных глаз, который дается только абстрактным умам, делали старца похожим не то на Декарта, не то на Архимеда.