На этот раз он заметил ее раньше времени и сразу встал как вкопанный, однако, быстро придя в себя, поставил ногу на парапетик и, по причине отсутствия шнурков, стал застегивать ремешки на ботинках, сначала один, потом другой, хотя резинки под ремешками и так стягивали подъем, а пряжки были не более как декоративным обозначением застежек и элегантности. Во время этой операции он украдкой посматривал, как Анна приближается, и когда она была уже в паре метров от него, выпрямился, откашлялся и, не скрывая удивления, спросил:
— Как тюльпаны?
— Как розы, — парировала Анна, — уломали избранницу?
— Понимаете, — лихорадочно принялся он оправдываться, — они были для уходившей на пенсию секретарши, после которой в бумагах остался величайший порядок, и кипятильник, которым за тридцать лет службы она вскипятила океан воды. Адам Аньский. Я должен был еще раньше представиться, — он протянул руку к Анне, не уверенной, всю фамилию она услышала или только окончание.
— Анна, — ответила она и пробормотала свою девичью фамилию.
Она ничего не имела против того, чтобы он проводил ее. Они пересекли еще две поперечные улицы, все кружа около цели. День близился к вечеру, сытому и безлюдному, жители попрятались на террасах, что на задворках домов, со стороны садов, а перед фасадами бегали черные дрозды, какие-то нелетающие птицы, лаяла собака, сфинксоподобная, беспородная.
Нас выдвигают на награды, нас подставляют. Торговцы бросают на стол три тысячи, а потом устраивают банкет, пьют и цитируют заглавия, так вдохновенно, что соленые соломки к пиву за ушами трещат. Блажат за наш счет. Оливки, точно глазные яблоки, таращатся на нас со стола. Отливают нам статуэтки, уродские, из проеденной оспой бронзы, до пояса стройные, как эфес, на котором сожмутся когти, с торсом, так резко расширяющимся кверху, будто Джьякометти растолстел. Что ж, скульпторы вправе высечь нас и, как водится, отлить.
Я прочел вердикты более дюжины наград, от простых лауреатов до Нобеля. По идее, все их я должен был бы получить. За поэзию, прозу, и драму, а также за музыкальные, театральные, балетные (за не один пируэт), переходящий кубок из рук воеводы, диплом чтеца-декламатора, все без исключения премии за мир, денежные, за оригинал и за перевод, пардубицкие и пулитцеровские, вплоть до турнира гордецов, где я посеян под номером ноль. Я забрал все, в одном coup du monde.
Заглянем в зубы награжденному коню. Преодолевая преграды, equus laureatus галопирует во славу всего конного дела. С лошадиной чуткостью передает он сложные взаимосвязи, расширяя наше понимание лошадизма. В сложные, охваченные хаосом времена, когда жизненные ценности оказываются под угрозой на каждом шагу, он выходит на прямую, и даже если зад еще буксует в колее, то голова уже думает о цели. В трудовые сезоны в племенном центре он по-прежнему передает гены для будущих поколений. Нас ждет величие, какое не снилось Пржевальскому. Наконец он попадает на цоколь памятника, и спустя много лет местный гид будет объяснять на эсперанто иностранным туристам, стоящим вокруг фонтана в разодранных кроссовках, какому коню этот памятник.
На третий раз он ждал Анну, договорившись о встрече. Она не приходила. В парке — все тот же вечерний спектакль. Дети отбегали от матерей, не реагируя на выкрикиваемые имена, как будто их не крестили. Пятилетний Себастьян — имя слишком длинное для зова по тревоге — решил перекреститься самостоятельно, упал в пруд, переполошив стаю уток, и ревел. Девочки вертели скакалку так быстро, что та аж жужжала, как дрожащая лента в старом проекторе. Старая ясновельможная пани смотрела из-под приставленной ко лбу ладошки, синей и прозрачной, точно пластмассовый козырек, какими неподалеку торгуют инвалиды-колясочники, — нет, не на свои владения, из своих-то выгнали. Продавец ваты, альбинос со щетиной, покрытой сахарной пудрой, без устали помешивает содержимое чана, досыпая сахар в огонь. В пустой концертной ракушке спал лишенный зрителей пьяница и бисировал на другом боку. Анна не приходила.
В кафе, поставленном под кленом, посетители оставляли еду, а потому галки разгуливали по столам и завершали начатое, допивали растекшееся мороженое, уверенные в себе, как будто надпись «Мороженое собственного приготовления» означала «Корм для птиц». Читатель вечерней прессы воевал с трепетавшей на ветру газетой. Вокруг стола сновали рыжие белки в местном, не американском документальном кино, а в американском были бы серыми. Хруст гравия под подошвой отнесем к звуковым галлюцинациям, так как аллейки с момента основания парка были мощеные и самое большее могли шуршать под колесами велосипедов. Так или иначе, Анна не приходила.