— Раздевайся!
Я взглянул идолу в глаза: они стали холодными, темными; губы были плотно сжаты и более чем когда-либо походили на шрам. Никакого волнения не отразилось на лице, ни один мускул не дрогнул. Это камень, твердый камень, покрытый плесенью времени. Это воплощенный обычай, который нельзя изменить, он должен быть всегда одинаковым, несгибаемым, слепым, глухим, немым, жестоким.
Мечтательница хотела было зарыдать, но сдержалась. У нее задрожали губы, будто она хотела что-то сказать, потом сжала их, словно съела горькие плоды, что идут в пищу в голодное время.
Пока она раздевалась, в ее глазах все больше и больше отражался ужас наказания. Сначала она сняла широкий холоте[48] и обнажила круглые груди, упругие и изящные. Она посмотрела куда-то поверх наших голов, гордо и равнодушно. Затем после минутного колебания развязала тесьму длинной юбки, которая скользнула по круглым и крепким бедрам. Женщина предстала перед нами полностью обнаженной. Она перешагнула упавшую на пол юбку, подняла ее, колыхнув упругими грудями, подошла к Хервасио и отдала ему одежду. Он бесстрастно и мрачно заметил:
— Еще волосы!
Тогда женщина развязала ленточку с голубями, охватывавшую ее волосы, и вручила ему. Этой ленточкой Хервасио и связал ее одежду.
— Идем.
И человек, казавшийся идолом, необъяснимым образом встал на ноги. Фигура из темной меди обрела признаки жизни. Он взял за руку Энагуа де Флорес, и они пошли медленно и размеренно. Возле двери, когда на индианку упали солнечные лучи, она запнулась и не смогла сразу выйти на площадь, окруженную хижинами. Мечтательница поняла, что все жители поселка, предупрежденные ее супругом, смотрят на нее из-под навесов, из-за каменных изгородей. И она не выдержала. Ее напускная гордость была сломана, самонадеянность растоптана. Она опустила голову и шла, связанная по рукам и ногам обычаем, который безжалостно, торжественно и медленно вел ее через огромную, пышущую зноем площадь к полуприкрытой двери хижины, на пороге которой ее поджидал муж — холодный и равнодушный, словно чуждый всему происходящему. Подведя ее к нему, Хервасио сказал:
— Возьми ее!.. Она наказана и очищена…
Муж взглянул на обнаженную, рыдающую жену полунежно, полупрезрительно. Он взял узелок с жалкой одеждой, толкнул дверь хижины и воскликнул торжествующе: «Хорошо!». Пропустил в дом свою очищенную жену и вошел вслед за ней.
Когда Хервасио подошел к нам, он уже сбросил маску идола. Он словно потерял что-то. И в его черных, нежных, выразительных глазах был какой-то блеск, похожий на слезы.
Небо уже давно стало печальным — черные тучи и дождь. Почти все братья-коры, пригнав нераспроданную скотину, вернулись с побережья, довольные тем, что у них появилась новая одежда — несколько метров грубой материи и кое-какие безделушки. Земля, благословенная земля, была готова принять влагу осенних дождей. Семена ждали ее в бороздах, а в душах теплилась надежда. И вот потоки воды хлынули с серого неба.
Но они не в силах были загасить пожар в горах: все время тлеют искры, зароненные Хуаресом[49]. После конфискации имущества церкви последовала регламентация культа, а теперь наступил черед упорядочения воспитания наших детей. Но жалкие, рахитичные реформы лишь подливают масла в огонь, и мятеж вспыхивает ярким пламенем. Церковь, чувствующая, что теряет свою власть над людьми, обнажает свое оружие. Закрыли двери нескольких церквей для того, чтобы в темных уголках и приходских церквушках твердить, что еретики из правительства приказывают закрывать храмы. Усатые монахи благославляют мятеж, вешают наивным людям ладанки, продают индульгенции и пропуска на тот свет для тех, кто умрет во славу божию, защищая веру:
— Когда попадешь на небо, позовешь сеньора Сан Педро и покажешь эту бумагу от меня, и готово — тебе откроют райские врата.
— Да ну?
— Конечно же. Ты усомнился в вере?
— Нет! Никогда!
— Ну, так чего ж ты…
— А ну, отче, давайте, давайте вашу бумагу.
Остерегающиеся правительства влиятельные касики[50] — метисы, извечные союзники церкви, толкают молодежь в пламя пожара:
— Не худо бы подняться на защиту веры. Вы слышали, о чем говорил падре во время проповеди?
— Да, хозяин.
Подстрекаемые в исповедальнях бабы шипят повсюду: когда пекут хлеб, и готовят обед, и когда болтают на базарной площади, и даже во время любовных свиданий:
49
Хуарес Бенито Пабло (1806–1872) — прогрессивный политический деятель Мексики. Под руководством Хуареса мексиканский народ одержал победу над клирикально-помещичьей реакцией. —
50
Касик — первоначально вождь племен инков в Перу. Позже этим словом стали называть кулаков или мелких помещиков, имеющих административную и политическую власть в поселке. —