— Знаешь, Янкель, я давно уже не верю во все эти сказки, но хожу в синагогу. Ты спросишь почему? Но так делают многие старики, так заведено испокон веков.
Что касается служителей Яхве, то скажу не таясь: большинство из них окопалось в синагоге ради личной выгоды и меньше всего думало о благе своих прихожан. Чтобы не быть голословным, приведу хотя бы такой факт. Много лет тому назад обрушилась беда на моего близкого друга Шлойма Ароновича Хусидмана. Работал он тогда у крупного богача-арендатора Мейлихзона. Долгие годы Хусидман гнул спину от зари до зари ради обогащения хозяина, а сам еле-еле перебивался. И вот однажды он упал с лошади и сломал ногу. Потребовалась срочная операция, а для этого нужны были в то время немалые деньги. К кому же пострадавший должен был обратиться за помощью, если не к своему хозяину? Так он и поступил. Но Мейлихзон, любивший похвастаться тем, что он постоянно жертвует на синагогу, что он проявляет любовь к своим единоверцам и заботу о них, не только не дал изувеченному батраку ни одного лея, но и без зазрения довести прогнал его на все четыре стороны.
Куда же пойти несчастному? Где искать поддержки? Он отправился в синагогу, стал просить помощи у раввина. Какую же помощь оказал раввин? Он отделался от своего прихожанина душеспасительной беседой о каре божьей за прегрешения людей и отпустил искалеченного человека с пустыми руками. А синагога в те времена располагала большими средствами. Дело кончилось тем, что, лишенный всякой поддержки, Хусидман остался навсегда инвалидом, прикованным к постели.
Многолетние наблюдения привели меня к убеждению в том, что синагога давно превратилась в своего рода коммерческое предприятие. Известно, например, что раввины не разрешают употреблять в пищу так называемое «трефное» (запрещенное) мясо. На стол к правоверному иудею должно попадать только мясо «кашерное» (т. е. разрешенное к употреблению). Поэтому при иудейской общине есть специальное лицо, именуемое «шойхетом» (резником), обязанность которого заключается в том, чтобы резать скот по ритуальным правилам и определять, какое мясо можно разрешить к употреблению, а какое надо запретить.
Я сам был много раз свидетелем того, как мясники подкупали «шойхетов», которые за взятку любое мясо объявляли, «кашерным». И не раз случалось, что верующий еврей не без удовольствия лакомился мясом «трефным», а в это время мясник и «шойхет» посмеивались в кулак.
Раввинам, как правило, все эти проделки были известны, но они хранили «благочестивое» молчание. Конечно, мясникам это молчание обходилось недешево. Они не могли оставить и раввина без щедрого вознаграждения.
Моя вера давно уже была надломлена, но случилось так, что я тяжело заболел, пришлось перенести две операции. Я вынужден был уволиться из промкомбината, так как по состоянию здоровья уже не мог работать. Вскоре верующие предложили мне занять пост председателя религиозной общины, на что я и согласился, зная, что этот пост не требует каких-либо усилий.
Но я стал чувствовать угрызения совести. Ведь раньше, на работе, я считался передовым производственником, имел благодарности, был занесен на Доску почета райпромкомбината. Я испытывал глубокое моральное удовлетворение, сознавая, что тружусь на благо народа.
Совсем по-иному стало, когда я оказался в затхлой синагогальной обстановке. Чувство неловкости не покидало меня. Мне стыдно было перед моими детьми, в глазах которых я читал немой укор. Камнем легло на мое сердце служение богу Яхве, вера в которого у меня почти иссякла. Тяжело стало жить двойной жизнью. И я, председатель общины, стал убеждать людей, что синагогу надо закрыть. Поначалу столкнулся с серьезным противодействием со стороны некоторых верующих, но с течением времени на мою сторону стало большинство прихожан. Теперь синагога упразднена. И это хорошо. Какую пользу приносила она обществу? Никакой. По нашей просьбе здание бывшей синагоги отдано под детскую спортивную школу на радость юным гражданам нашего города.
Сейчас, сбросив с плеч опостылевший груз, чувствую себя полноценным гражданином своей социалистической Родины. Пенсия, которую я получаю, обеспечивает мне, 76-летнему старику, счастливую жизнь в кругу детей и внуков, чьи любовь и ласка согревают мою старость.
