Но что я буду делать, когда мы прибудем в Нью-Йорк?
За ужином Кей извинилась и вышла. Я решил, что она отлучилась в уборную. Но она не вернулась. Полчаса спустя я попросил жену полковника проверить, как она. Вернувшись, миссис Ван Клиф сообщила, что Кей в уборной нет — она проверила все кабинки. Возможно, Кей стало дурно, предположила она. Вряд ли, — воды в южной части Атлантики спокойные; но я все же кивнул, покинул ее и прошел вдоль борта корабля. Кей нигде не было. На палубе наслаждались прохладой несколько пассажиров. Я описал им Кей — красивую темноволосую крупную женщину в желтом платье, и так далее. Никто ее не видел, но одна женщина предположила, что она могла вернуться в каюту. Не придумав ничего лучше (ключ все еще лежал у меня в кармане), я направился туда. Открыв дверь, я онемел от изумления.
В каюте было темно. Коридор, где я стоял, был ярко освещен, и изумрудные глаза, смотревшие на меня из каюты, сверкали отраженным светом.
Я зажег свет. Кей (или мне все-таки следует называть ее Мартой?) лежала на кровати совершенно голая. Она оперлась на локоть и улыбалась.
— Я решила сделать тебе маленький сюрприз.
Я выключил свет и закрыл дверь.
— Вот уж сюрприз так сюрприз. — Я запыхался и с трудом подбирал слова. — А я-то думал, что с тобой случилось?
— Случилось?.. Тебе нравится, как здесь кормят?
— Неплохо для корабельной кухни.
— Я бы так не сказала. Мне от здешней еды дурно, тянет прилечь. Меня стюард впустил.
Я кивнул.
— Понятно.
— Но когда я раздеваюсь, мне лучше. — Кей надула губы. — Тебе не нравится мой сюрприз? Тогда я прилягу где-нибудь еще.
— Нет-нет, не надо. — Теперь я уже и сам раздевался. Не заметив иронии в собственных словах, я добавил: — Это опасно.
— Все волнуешься за меня. — Она засмеялась. — А помнишь, как ты вынимал те болты? «Болты», они ведь так по-вашему называются? Трудился над ними и так, и сяк, и молотком по ним стучал, и маслом мазал. Изо всех сил старался — надо, мол, вынуть эти болты!
— Ты про болты в петлях клетки? Ну да, я их вытащил.
— А может, я тебя дурачила? Может, я сама могла просунуть руку через прутья и их вытащить? — игриво сказала она.
Я понимал, чего она добивается, но идти у нее на поводу не собирался.
— Может, и дурачила.
Там было три петли, и с первой я провозился почти час. На две остальные пришлось потратить по двадцать минут, хотя я уже знал, что с ними делать.
— Я тоже волнуюсь. За тебя. Это плохо, да? Очень плохо.
Я был тронут.
— По меньшей мере глупо…
— Нет, не глупо, просто плохо. Я боюсь сделать тебе больно. — В ее голосе слышалось искреннее беспокойство.
Полоска нежного пушка тянулась от ее лобка к пупку. Я гладил ее, продолжая разговор.
— Мне уже причиняли боль. Но я жив, как видишь.
— Зачем ты приехал в Африку?
— Я много читал о ней и решил, пока еще молод, увидеть все это собственными глазами.
Я вспомнил, как тяжело далось мне это решение и какое облегчение я почувствовал, когда корабль отплыл. Мне вдруг показалось, что я могу все — даже взлететь.
Она молчала, и я продолжал:
— Я хотел поохотиться на крупную дичь. На слонов, носорогов, гиппопотамов. Львов и леопардов. Мечтал, что развешу по стенам головы животных. Ну и все в таком духе…
Она засмеялась:
— И долго бы ты ел убитого слона?
— Ты права. Убивать надо только того, кого собираешься съесть. Я охотился на антилоп, чтобы накормить своих спутников. Нас было шестеро: четверо носильщиков, Джакада и я. Обратно вернулись всемером. С тобой.
— Ты стрелял в бабуинов. Я навсегда перед тобой в долгу.
— Они могли убить тебя.
Я говорил правду — они бы ее убили, если бы я им не помешал. Когда они бросились врассыпную, последними бежали те, кто подобрался к ней ближе всего. Израненные. Истекающие кровью. Хромые. Притихшие. Те, кто уцелел, громко галдели. Но не эти. Одному из них оторвало лапу. Но не моей пулей и не пулей Джакады.
— О чем ты думаешь? Ты все время думаешь. И молчишь.
— Да, пожалуй.
Мы лежали рядом в темноте, пот выступал на наших телах.
— Когда станешь старый-старый, захочешь говорить, но никто не станет слушать. Скажут — он старик. А старики ничего не понимают.
Что ж. Сегодня я и вправду чувствую себя старым. Вы даже представить не можете, каким старым. И вот что я скажу: старики понимают одно. Они понимают, как многого не знают. Была ли Кей одержима духом леопарда? Или душой леопарда? Что она такое, эта так называемая душа, если ее, например, можно передать другому как носовой платок? Или, может быть, она уходит сама, как человек, покидающий родительский дом?