- Музочка, а там, в квартире, случайно нет телефона? Тоже надо бы предупредить, не думал я, что так задержусь, понимаете. А клиенты, между прочим, и дома ждут.
- Нет, - качает головкой Муза. - Нет там никакого телефона.
- Тогда, Музочка... Может быть, вы позвоните?
- Конечно, - охотно откликается она. - Куда позвонить?
- Я вам сейчас запишу номер.
На клочке бумаги я пишу шариковой ручкой номер телефона Ильи Захаровича. Служебный свой телефон я писать не решаюсь. И передаю записку Музе.
- Это мой знакомый, - поясняю я. - Вы ему скажете, чтобы он через часок за нами сюда заехал. Леха у него ночует. Не трудно вам?
Какую-то я все же чувствую неловкость, точнее неуверенность, обращаясь к ней со своей просьбой, хотя, казалось бы, никаких опасений и тем более враждебности Муза у меня не вызывает. Наоборот, у нас с ней как будто бы даже возник некий дружеский контакт, какая-то симпатия друг к другу. Да и просьба моя, мне кажется, не должна вызвать у нее каких-либо сомнений. На ее взгляд, все это должно выглядеть вполне безобидно. Вот тех двоих, особенно, наверное, Чуму, моя просьба непременно насторожила бы. А эта девушка далека от их дел, от их состояния. Валя же сказал.
- Ну, ясное дело, позвоню, - безмятежно говорит Муза, пряча бумажку с номером телефона к себе в сумочку. - Прямо как приеду, сейчас же позвоню. Ой!..
Она вдруг спохватывается и кидается к машине. Муза обегает ее и, приоткрыв переднюю дверцу, говорит водителю:
- Пожалуйста, молодой человек, подождите меня пять минут. Ужасно опаздываю. Хорошо? Не прогадаете.
Она обворожительно улыбается. И эта улыбка в сочетании с чаевыми, на которые можно тут рассчитывать, делают свое дело. Такси остается ждать Музу.
Мы все трое поднимаемся на лифте до десятого этажа, выходим на площадку, и Муза открывает нам дверь квартиры.
- Ну, мальчики, располагайтесь, - говорит она. - Придется самим накрыть на стол. Вот глядите, - она идет на кухню, и мы послушно следуем за ней. Здесь посуда, видите? Леша, кладите пакет сюда. Коля придет через полчаса, наверное.
Леха оставляет пакет на столе, и мы снова возвращаемся в тесную, крохотную переднюю. Там Муза с нами прощается и шутливо грозит пальчиком напоследок.
Хлопает дверь, и мы остаемся с Лехой вдвоем.
- Ну, - говорю я, - давай оглядимся. Ты тут бывал?
- Не, - крутит головой Леха и не спеша закуривает.
Квартирка однокомнатная, обставлена скромной и совсем какой-то ветхой мебелью. В комнате я замечаю две полки с книгами, явно случайными, к тому же запыленными. Тахта в углу под стареньким, вытертым ковром, в другом углу груда старых подрамников. На стенах висят какие-то фотографии и большая, написанная маслом картина. Городской пейзаж, тихая улочка зимой, скверик. Картина - единственное живое, свежее пятно в этой душной, запущенной, какой-то даже нежилой комнате и смотрится совершенно неожиданно.
- Ладно, - говорит Леха. - Пошли на кухню.
Мы возвращаемся на кухню. По пути я окончательно убеждаюсь, что телефона тут действительно нет. И замок в наружной двери самый простой и дешевый. Хозяину, очевидно, наплевать на безопасность квартиры. Да и в самом деле, красть тут решительно нечего.
В кухне я начинаю доставать из шкафа какие-то убогие черепки и дешевые, кривые вилки, а Леха разворачивает на столе свертки с хлебом, колбасой, сыром, выставляет какие-то консервные банки и, конечно, водку. Без последней теперь никакая трапеза, тем более мужская, не обходится. А уж наша сегодняшняя и подавно.
Проходят упомянутые Музой полчаса, но Колька-Чума не появляется. Проходит час. Не приезжает и Илья Захарович. Впрочем, он и не должен здесь появиться. Он, конечно, поймет, что от него требуется лишь передать адрес, который сообщит Муза, нашим ребятам. И они, скорей всего, уже ждут там, внизу, на улице.
- Может, он не придет? - спрашиваю я наконец. - Мне тут торчать до завтра не светит, учти.
- Придет, куда денется? - басит в ответ Леха и придвигается к столу. Давай лучше по первой рубанем. Ну его к лешему, Кольку.
Мы выпиваем, закусываем, и Леха, закурив, настраивается на благодушный, даже мечтательный лад.
- Эх, елки-палки! - вздыхает он. - Ведь вот живут же люди с деньгами, большими деньгами, я тебе скажу, громадными прямо.
- Где берут? - с набитым ртом спрашиваю я.
- Где берут, там нас с тобой нет, - хмыкает Леха. - Вот ведь какая Америка. Туда нашего брата не пускают.
- Дело какое, - безмятежно говорю я. - Значит, они берут там, а ты бери у них. И порядок. Чего тебе еще?
- Они тысячи гребут, а тебе копейки кидают, - сердито ворчит Леха. Такое понимаешь, у них расписание.
- И Чуме копейки кидают? - интересуюсь я.
- Ну, ему и рублики когда отламываются.
- Вот где надо кое-что иметь, - важно стучу я себе пальцем по лбу. Тогда они от тебя копейками не отделаются.
- Во, во! К ним попробуй чуть поближе сунься. Перо в бок как раз и схлопочешь. Так они тоже отделываются. На одного меня у них всегда еще два таких найдется. И - чик! Как мы с Чумой того. Все в лучшем виде.
- Выходит, чего-то, значит, тоже не поделили?
- Ну да. И вот: Леха давай, Леха вали. Пачкайся за их копейки. С тюрягой в прятки играй. А то и с вышкой. Что, я не знаю?
- А ты плюнь. Охота тебе?
- Из "плюнь" рубашки не сошьешь и бутылка не капнет. А так все же кое-что, как ни крути, а имеем. Могу даже кое-кому подарочек сделать.
- Музе-то дубленку небось Чума купил?
- А кто же, ты думал? Ясное дело, он. Говорю ж тебе, он поболе меля зашибает. Давно у них на цепи бегает.
Разговор становится все интереснее. Впервые Леха вдруг разоткровенничался. И дело тут не в том, что мы уже выпили по третьей. Пили мы и больше. Но тут другая обстановка, другая и степень близости. И еще распирают Леху то злость, то зависть, то тоска. Да, тоска тоже тут присутствует, не думайте. Волчья тоска, лютая, одинокая, всегда она с ним. И нет его душе покоя, ни днем, ни ночью нет. Тоска эта то проступает на поверхность, то уходит вглубь, оттесняемая на время вспышками злости, азарта или страсти. Но никогда она не исчезает из его души, эта одинокая, волчья тоска, как предчувствие дальних бед. Это сильный рычаг а подходящий момент, чтобы такую душу перевернуть, заставить выбрать другой путь в жизни. Когда у нас с Лехой подвернется такой момент, интересно? А ведь когда-то подвернется, я чувствую. Что-то в Лехе еще до конца не пропало. И какие-то искры симпатии в нем ко мне возникли.
- Да-а, большие дела делают, - завистливо вздыхает между тем Леха. Долго готовят. Не как-нибудь. Мастера-а...
Я внимательно слушаю. Видимо, речь идет о какой-то шайке, где Леха и Чума лишь на третьих ролях. Что же это за дела, что за преступления готовит и совершает эта шайка? Вот ведь в Москву приехали. Лехе и Чуме было велено свести с кем-то счеты. Ну, а чем заняты остальные, что готовят? Возможно, Леха сейчас еще что-нибудь сообщит.
Но тут вдруг в передней лязгает замок, слышно, как распахивается входная дверь. Кто-то входит в квартиру, топчется в передней. И мы слышим веселый, возбужденный возглас:
- Эй вы, люди!
- Эге, Чума!..
Леха неуклюже вскакивает со стула, чуть не опрокинув на меня стол со всеми закусками, я еле удерживаю его.
А из передней к нам на кухню уже идет высокий, чуть не с меня ростом, худощавый, гибкий парень. Светлые волосы зачесаны назад и падают чуть не на плечи модной гривой, розовое, пухлое, как у херувимчика, лицо с маленькими сочными губами, пустоватые голубые глаза, но очень уверенные и твердые. Что-то красивое, даже грациозное улавливается в гордой посадке головы, во всей его стройной, изящной фигуре. Он скинул в передней пальто и шапку, и сейчас на нем модный коричневый костюм, а под пиджаком - красивый, салатного цвета тонкий свитер. Да, это тебе не Леха. Во всех отношениях.
Голубые настороженные глаза останавливаются на мне.
- Ага, вот он какой, новый знакомый, - медленно говорит Чума. - Как звать-то?
- Витька. Ну, а ты, выходит, Чума. Ясно, - спокойно отвечаю я, развалясь на стуле, подчеркнуто спокойно и дружелюбно.