— Спасибо вам, товарищ Синицына, — степенно произнес Щекотов, обращаясь к уполномоченной.
— Рано благодаришь! Сначала пристрой осмотри, — сказала Елизавета.
— А что пристрой? — встревожился Степан Парамонович.
— А посмотри!
Смотреть пошли все. Впереди Елизавета, за ней Синицына и, припадая на правую ногу, Степан Парамонович. Хлев оказался в полном порядке, если не считать выбитого стекла да поломанной кормушки.
— Ну и что? — улыбнулся Щекотов. Ему нравилось, что жена так ревниво присматривается к новому хозяйству.
— А ничего. Еще неизвестно, какой подпол, — и она понеслась обратно в дом. На ходу оглянулась: — Осмотри колодец! — крикнула она мужу и скрылась.
— Деловая у вас жена, — заметила уполномоченная.
— Сами понимаете, ей хозяйствовать.
— Так я ничего, не в осужденье.
Щекотов заглянул в колодец, увидал глубоко внизу кусочек неба и свою голову в черной фуражке. Из колодца тянуло холодной сыростью.
В доме со звоном распахнулись рамы.
— Степан, неси ребенка, кормить буду!
— Ну, все в порядке, — улыбнулся Щекотов.
— Что в порядке? — передавая ребенка, спросила Синицына.
— Приняла дом. Иначе б и сына кормить не стала. Она у меня такая. Понятно, нет?
— Понятно, — улыбнулась уполномоченная.
Сынишка, вскидывая от удовольствия розовую ногу, сосал грудь. Степан Парамонович, кряхтя, втаскивал вещи.
— Где будем спальню делать — в передней аль во второй?
— Известно, во второй. В передней стол обеденный.
Прихрамывая, он протащил боком железную кровать. Вошла Степанида Максимовна, круглолицая женщина, с волосатой родинкой на щеке. Поздравив Щекотовых с новосельем, села на табуретку и нараспев сказала:
— А уж у меня, у меня-то как чисто. Душа радуется. Будто солнышко по углам сидит. Так все и светится.
Степанида Максимовна приехала одна. Сын ее, Кузьма, лежал в Саратове в госпитале. Из писем она узнала, что он ранен в руку, и только об одном мечтала, чтобы он поскорее поправился и приехал к ней. Когда в колхозе «Запруды», у себя в Ярославской, услыхала о переселении на Карельский перешеек, то долго не думала, взяла, да и записалась. И если ее спрашивали, почему она так сделала, отвечала: «А как же, Кузынька-то писал мне, чтоб ехала я. Очень уж он хвалил этот перешеек. Бальзамом называл воздух. Ведь он на Карельском перешейке воевал».
Она сидела у печки и радовалась на свое жилье:
— Уж так-то ладно у меня. Вот этак печь, а этак окошко. А тут еще одно, а как войдешь в горенку, тут тебе сразу три. Два-то прямо в лоб, а третье с виска смотрит.
Елизавета не вытерпела и, оставив мужа следить, чтобы не подгорела каша, побежала со Степанидой. Неужели у соседки лучше дом, чем у нее? Ох, тогда и задаст же она Степану! Но задавать не пришлось. Действительно, домик у Петровой был чистый, удобный, но он был раза в два меньше, чем у Щекотовых. Поэтому Елизавета не скупилась на похвалу. Всегда легко хвалить то, что не вызывает зависти.
На улице зафыркал автомобиль. Потом оглушительно хлопнул и затих. И сразу же раздался пронзительный, тонкий голос Поликарпа Евстигнеевича Хромова:
— Манька, Настька, Грунька, Полинка, снимайте вещи! Только тише, кур не передавите. Сходи, Пелагея Семеновна, прибыли! Живы ли косточки-то?
— С прибытием, значит, — отозвалась густым голосом его жена и, кряхтя, стала слезать на землю.
— Куда вы? — закричала Синицына. — Ваш дом дальше! — И машина, сердито урча, уехала от дома Степаниды Максимовны.
Это была самая большая семья, прибывшая на новое место. Хромовым отвели дом еще больше, чем Щекотовым. Пелагея Семеновна, широко перекрестив вход, первая вошла в просторную комнату, освещенную семилинейной лампой. Громко смеясь, вбежали дочери; все они были рослые, красивые. Старшей, Марии, было двадцать шесть лет. Муж ее в начале войны ушел на фронт, да так и не вернулся. В семье она считалась вдовой-солдаткой. Остальные дочери были еще незамужние. Младшая, Полинка, протащила корзину в дальний угол и, оглядясь, безоговорочно заявила: — Эта комната наша, девичья!
После бани, распаренные, с блестящими носами, Щекотовы пили чай: по-ярославски, неторопливо, по десять стаканов, под тоненькую песню ведерного самовара.
— Ты смотри, — встревоженно говорила Елизавета, вытирая полотенцем лицо, — девки Хромовы бедовые, недорого возьмут и сами станут председателями.
— Не больно-то станут, — спокойно ответил Степан Парамонович, — я вот уже потолковал… Налей-ко, мать, еще стаканчик… Я вот потолковал с Синицыной. Все земли вразброс, и раскинута эта земля на десять километров в длину да на шесть в ширину. А земли всей сто двадцать девять гектаров. Вот тебе и примени правильный севооборот. А земли к тому же — малыми наделами, клиньями. Так что не больно-то станут.