В нынешней своей жизни я такого, должен признать, не читал, но по жизни прошлой помнил, что задолго ещё до Жюля Верна в Европе что-то похожее на фантастику уже пописывали, и это не говоря про всяческие утопии, коими некоторые умы на Западе забавлялись и намного раньше. Поэтому, а также для поддержания разговора я неопределённо ответил, что да, мол, слышал что-то подобное и даже, кажется, почитывал.
— Но мне представляется, что такое можно писать и у нас, — не унимался Смирнов. — Я совершенно уверен, что наша публика читала бы эти книги с немалым удовольствием.
— А вы бы, Иван Фёдорович, с таковым же удовольствием на этом чтении зарабатывали, — подпустил я издателю шпильку.
— Не без того, Алексей Филиппович, не без того, — с некоторым самодовольством признал Смирнов. — Но, сказать по совести, очень хотелось бы, чтобы пришёл ко мне сочинитель, чьи творения и по полёту воображения, и по красоте изложения превосходили бы английские и французские. И чтобы описывал он невероятные приключения героев именно русских, нашему читателю близких и понятных.
— Не стану спорить, Иван Фёдорович, — слишком углубляться в развитие темы я, по понятным причинам, не стремился, но вошедшего в раж издателя было уже не остановить.
— Нет, Алексей Филиппович, вы только представьте! — вещал Смирнов. — Представьте себе блестяще написанный роман о человеке из будущего, попавшем в наше время!
— Откровенно говоря, Иван Фёдорович, мне не то что роман таковой, мне само этакое событие представить слишком уж сложно, — вымученно усмехнулся я. Да-да, прям так сложно-сложно, сложнее некуда…
— А читать такой роман вы бы стали? — несколько снизив возбуждение, поинтересовался издатель.
— Почитал бы на досуге, — смилостивился я. — Хотя ума не приложу, какой с такого чтения был бы толк, кроме разве что развлечения.
— Не скажите, Алексей Филиппович! — Смирнов снова оживился. — Показать нашу жизнь глазами человека из более развитого, более совершенного времени было бы и занимательно, и поучительно.
— Вы-то, Ангелина Павловна, что на сей счёт полагаете? — переключился я на актрису в попытках сбить Ивана Фёдоровича с осёдланного им конька. Не скажу, что мне так уж не нравился его интерес к этой теме, но чувствовал я себя при её обсуждении как-то не особенно уютно.
— А почему из будущего к нам, а не наоборот? — обратилась она к нам обоим. — Я бы охотнее прочитала о жизни в будущем! Какой там в будущем театр, какие платья носят… — она мечтательно закатила глаза. Хм, если говорить о бывшем моём мире, он всё же по сравнению со здешним за будущее сойти смог бы, то не скажу ничего про театр, а вот тамошние платья, как и вся мода вообще, Ангелину Павловну уж точно бы шокировали. Или, наоборот, привели бы в неописуемый восторг, такого я тоже не исключал.
Эти слова Красавиной вызвали оживлённую и вполне дружелюбную дискуссию, в ходе которой Иван Фёдорович сравнительно легко и быстро растолковал нам с Ангелиной Павловной, что убедительно, так, чтобы читатель поверил, описать будущее — дело крайне сложное и для большинства литераторов едва ли посильное, а вот показать нашу жизнь глазами человека, ранее о ней только читавшего, было бы и вправду очень даже увлекательно. Но тут Красавина со всеми положенными извинениями и даже с заметным сожалением сказала, что ей пора собираться в театр, Смирнов со столь же дежурными извинениями сообщил, что намерен Ангелину Павловну проводить, ну и мне не оставалось ничего иного, кроме как вспомнить о важных своих делах, тоже, разумеется, сопроводив это известие сожалением, что приходится прервать столь интересную и приятную беседу, и надеждой на её продолжение в недалёком будущем.
…И что это было? — размышлял я и по пути домой, и на общей семейной прогулке в ожидании обеда, да и после обеда тоже. Господин Смирнов в этакой слегка завуалированной форме предлагал мне написать первый в этом мире роман о попаданцах? Ну вот уж вряд ли, хотя с него сталось бы. Но это неявно сделанное предложение определённо шло в паре со столь же неявным, но вполне себе подразумеваемым подозрением — Смирнов давал мне понять, что считает или, по меньшей мере, готов посчитать меня таким попаданцем! Причём понять это он давал именно и только мне, потому что для меня его подозрения звучали почти явно, а вот Красавина, судя по её поведению и словам, совершенно не представляла истинный смысл высказываний своего нового содержателя.
К месту вспомнилась та самая мысль, что проскользнула по краю моего сознания, когда я узнал от Шаболдина сведения, заставившие меня задуматься о возможной связи Смирнова с делами, которыми мне пришлось заняться после проникновения в дом незваного гостя. Тогда у меня в памяти мелькнула картинка, как мы с Оленькой представляли издателю рукопись «Волшебника Изумрудного города» и иллюстрации к ней, и как Смирнов тогда с невысказанным, но заметным на глаз подозрением отнёсся к выбранному мной псевдониму. [1] Но такие подозрения имели бы под собой основание в одном-единственном случае — если бы сам господин Смирнов знал, что на самом деле именно Александр Волков и написал книгу, причём написал её не в этом мире и не в этом времени! Но это ладно, тогда, повторюсь, Смирнов ничего не сказал, а взгляд, даже самый-пресамый подозрительный, к делу, как говорится, не пришьёшь. А вот сегодня, заговорив о попаданческом романе, Иван Фёдорович не только свои подозрения высказал почти что открытым текстом, но и дал мне неубиваемый законный повод заподозрить в попаданстве его самого. Случайно ли издатель проговорился или сознательно дал понять, что «сам такой»? Ответ представлялся мне очевидным — никаких случайностей тут и близко быть не могло, это специально поданный сигнал. Поданный, кстати, с умом — кто знает, тот поймёт, а кто не знает, тому и не надо. Зачем вдруг господину Смирнову понадобилось столь отчаянно сигналить, это тоже вопрос. Может, и правда, пошёл у него какой-то разлад с тайными, и он теперь хочет завлечь на свою сторону меня, может, ещё какая причина есть, а то и не одна, теперь и с этим разбираться придётся.