…В Елоховскую губную управу я отправился утром следующего дня к самому началу присутственных часов. Шаболдин моему приходу ожидаемо обрадовался, давненько я тут у него не бывал, последнее время всё больше он ко мне заходил. Ясное дело, пристав немедля велел подать чаю, и в ожидании угощения я, мысленно перекрестившись, заговорил о делах:
— Борис Григорьевич, мне бы с Мартыновым побеседовать, — начал я, — недолго и приватно. Без записи.
— То самое, Алексей Филиппович, о чём вы в прошлый раз говорили? — понимающе отозвался Шаболдин.
— Увы, Борис Григорьевич, оно самое, — признал я. — Но есть у меня для вас и хорошая новость.
— Какая же? — оживился Шаболдин.
— Да вот, придумал я, как Тихонова, который «Иван Иваныч», ущучить, — похвастался я. — Убийство Плюснина на нём же так и висит, а такое спускать нельзя, пусть и живёт убийца у самого князя Свирского на даче.
Да, я и правда нашёл способ устроить Тихонову небо в клеточку. На Плюснина, конечно, плевать я хотел, но оставлять безнаказанным всё то, чем Тихонов нагадил мне, уж точно не собирался. Это балбеса Мартышку я мог простить, особенно после того, как мои люди его всё же поколотили, балбеса Плюху тоже простил бы, если бы Тихонов его не застрелил, а Тихонова — не мог и не хотел. Он, паскудник, мне и за ночной переполох ответит, и за мой страх за Вареньку и Андрюшу, и за переживания Оленьки. И пусть накажут его не за это, а за убийство сопляка-воришки, меня и так устроит. В конце концов тех же воришек убивать закон только для пресечения воровства дозволяет, но это к гибели Плюснина уж никак не относится.
— И каким же образом? — ухватился пристав за мои слова.
— Давайте, Борис Григорьевич, с этим чуть подождём, — слегка остудил я его пыл. — Как заставить тайных выдать его вам для завершения розыска и предания суду, я придумал и даю слово, что приложу к тому все силы.
— Что же, Алексей Филиппович, вашего слова мне довольно, — согласился Шаболдин с моим нежеланием говорить о подробностях. — Вот только насчёт Мартынова… Он вам сей же час надобен или можете подождать до вечера?
— Подожду, Борис Григорьевич, это уж вам виднее, — а что, мне так даже удобнее, успею перед обедом или сразу после него нарисовать те самые «артефакты», что Тихонов Мартышке заказывал.
За чаем Шаболдин рассказал, почему ему потребовалась такая отстрочка. Мартынов-то, оказывается, за ум взялся, оставил воровство и устроился подручным каменщика в строительной артели.
— Сейчас на стройке самая работа, ежели мои люди Мартынова прямо с неё уведут, парня и рассчитать могут, от его безделья вся артель же пострадает, — объяснил пристав. — А так увидит, что раз сам опомнился, то и отношение у губных к нему человеческое, глядишь, и укрепится в новой жизни.
Что ж, раз уж решил пристав помочь малому в начале честной жизни, мешать доброму делу я не стану. Мешал приставу исполнять служебные обязанности я тоже недолго — мы выпили по одному стакану чаю, и я отправился домой, получив обещание Шаболдина известить меня по телефону.
Звонок от пристава последовал ближе к половине седьмого пополудни. Борис Григорьевич уведомил, что послал за Мартыновым, и вскоре я снова оказался в губной управе, куда ещё через четверть часа доставили бывшего воришку, а ныне честного артельщика-строителя. Увидев меня, парень слегка испугался, особенно, когда нас оставили в допросной вдвоём, но, стоит отдать ему должное, со страхом своим справился и падать мне в ноги не стал.
— Посмотри-ка, Мартынов, — я положил на стол лист со своими художествами, — такие диковины искать у меня тебе Иван Иваныч заказывал?
— Такие, ваше сиятельство, — ткнул Мартынов пальцем в изображения смартфона и планшета, ноутбук его отметки почему-то не удостоился. Для себя я отметил, что губные, не иначе как по приказу Шаболдина, дали парню не только закончить работу, но и привести себя в порядок — руки у малого были чистыми и одежда обычной, а не теми обносками, в которых тут сплошь и рядом работают мастеровые.