Сергей Терентьевич Семенов
На свою голову
I
В серенький февральский день, в предобеденную пору, по дороге из маленькой деревушки Павлочиной к селу Сорокину шла молодая бабочка. Несмотря на то что погода была нехорошая и дорогу заносило мелким скрипучим снегом, она шла скорым шагом и, видимо, торопилась. Бабочка эта была жена одного крестьянина деревни Павлочиной -- Анисья Штучкина. Шла она в село к торговцу, за баранками для своего маленького мальчика, которого она родила только осенью. Анисья могла и не ходить сама, так как еще утром муж ее Кондратий вызывался сам сходить за этим,-- но она побоялась, как бы он вместо торговца-то не зашел в кабак да не пропил ее пятиалтынного; с ним это бывало,-- и Анисья соврала, что ей нужно еще зайти к одной бабе, чтобы спросить, какое ей средство лучше употребить маленькому от грыжи,-- и пошла сама.
"Эх нужда, нужда! -думала Анисья, идучи дорогой.-- Вот крестьянами зовемся, а саней своих нету… Если бы были, то я бы запрягла лошадь и живою рукой доехала сюда; лошадь теперь не в работе, только промялась бы, а то вот таскайся пешком, да еще по такой дороге. Фу!" И с этими думами Анисья подошла к селу…
"Вот и задворки! Что бы дома застать Илью Федоровича! а то ну-к нету? придется ждать,-- а там Ванюшка расплачется, Кондратий заскучает с ним…"
Вошла в задворки баба. Торговец жил на середке села; потому баба пошла прямо по дороге; миновала она двора два, вдруг из одного двора выскочила желтая, косматая собачонка и бросилась на Анисью… Не успела Анисья и повернуться, как собака вцепилась в подол ее крашенинного сарафана и начала трепать. Анисья вскрикнула, хотела оттолкнуть собаку ногой, но пошатнулась, сбилась с дороги, попала ногой в сугроб и повалилась. Собака, торжествуя, начала рвать ее с большим остервенением: она уже не удовольствовалась подолом, а схватила за голенище валенка и укусила ногу… Баба заблажила во все горло… На крик Анисьи и лай собачонки из двух дворов выбежали мужики и бросились отгонять собаку. Отогнав собаку, один мужик стал подымать Анисью.
– - Лх ты нес! Стерва этакая! Что ж ты наделала-то,-- ругалась Анисья. разглядывая разорванный сарафан.
– - Л ты и оборониться не могла? Такую бабу и такой зверь осилил! -- трунил над Анисьей один мужик.
– - Да хорошо тебе говорить-то! Самого бы тебя потрепать.
– - Ну что ж, попробуй!
– - Я не собака; что мне пробовать?..
– - А говоришь!
Мужики отправились к себе в избы, а Анисья пошла своей дорогой.
Пришла к торговцу в избу Анисья, помолилась и стала здороваться…
– - Здорово,-- молвил торговец.-- Что это ты в снегу вся?
– - Да что, вишь ваше село-то какое, собака было заела.
– - Чья?
– - Шут ее знает! Во втором дворе от вас.
– - А, Машухина! Это его, такая-то стерва собачонка. Больно укусила?
– - Да под жилку тяпнула, сарафан вот изорвала да голенищу. Ведь с ног долой сшибла.
– - Гм… Ишь окаянная… И чего он ее держит? Словно добра много… Я вот побогаче его, да и то не держу.
– - На бабу напал он,-- проговорила Анисья.-- Попался бы мужик хороший, он бы выучил…
Илья Федорович откашлянулся.
– - Оно, положим, и бабе, коль захочет, получить можно.
– - Ну, баба что сделает?..
– - Подай на волостной суд, вот его и поучат; взыщут все убытки, и вот будет знать.
Баба, насторожившая было уши, печально сморщила лицо и, махнув рукой, проговорила:
– - Это-то где ж!.. Не с нашим рылом лезть туда…
– - Отчего?
– - Ведь туда нужно с деньгами: прежде судьев угостить,
а потом просить-то.
Илья Федорович погладил бороду.
– - Ну нет, это неправда; это при старых порядках, действительно, так, а теперь по-новому. Теперь без всякого твоего угощенья, по чести-совести разберут. Я опомнясь сам в волости-то был и слышал: всякую твою мелочь принять должны. .
– - Ну да?
– - Право!
Баба задумалась; подумав немного, она спросила:
– - А как это будет пойти-то, как сказать-то?
– - А так, поезжай в волость и заяви: "Так, мол, и так, искусала меня собака,-- хочу ублаготворения я получить…" Вот и все тут…
– - Разве и вправду так сделать? -- вслух подумала баба.
– - Знамо, сделай, поучи его, подлеца; он ведь такой пес, гордый, на улице встретится -- никогда первый шайки не снимает…
Анисья взяла баранки, завязала их в узелок и отправилась домой.
II
Выйдя из Сорокина, Анисья опустила голову и пошла уже тише, чем сюда. Она вся погрузилась в свои думы и размышляла, как ей будет лучше устроить, на суд пойти. Она обдумывала слова, которые она на суде скажет; представляла, как суд выслушает ее и будет судить Михайлу. В глубине души что-то подсказывало ей, что Михайло не виноват, что виновата собака, но слова Ильи Федоровича: "Коли держишь собаку, привязывай",-- твердо стояли у ней в памяти и затемняли все.
"Что ж, ведь правду,-- говорила она сама себе – коли собаку держишь зря не распускай. А то это ни ног, ни подолов не напасешься".
"А что как правда, велят заплатить, мелькнуло у ней в голове,-- вот хорошо-то было бы…"
И она чувствовала, как сердце у ней поднимается выше и бьется сильнее. "Надо идти…" – твердо решила она и с таким решением пришла домой.
– - Ты что так долго шлялась? Малый-то обревелся сов
сем,-- встретил Aнисью муж.
Анисья бросилась к люльке, вытащила оттуда ребенка и приложила ого к грудям…
– - Чего? – плаксиво заговорила она.-- Сходил бы сам скорее.
ИI сходил бы, давеча сама не пустила.
– - Мне нужно самой было по делу.
– Что ж сделала?
– Куда к шуту сделала! со мной там беда случилась, собака чуть не разорвала…
Жалко, что совсем не съела…
– Да, тебе можно разговаривать-то; самому бы пришлось, тогда узнал бы…
– - Чем же ты ей не пондравилась?
– - Кому?
– - Собаке-то?
– - Шут ее знает! только вошла я в улицу, как она набросится и давай трепать; погляди, что сделала.
– - Гм… Ловко! Нот, чан, заблажила-то?
– Смейся, смойся! А ты вот послушай, что добрые люди-то говорят: велят в суд подавать.
– - На кого, на собаку?
– - Не на собаку, а на хозяина ее. Подай, говорит: там ему прикажут все убытки заплатить.
– - Это что ж у тебя кошелек растолстел?
– - Ну вот мелет.
– - Да как же? В суд-то что надо? Деньги, а без денег как пойдешь?..
– - Вот в том-то и дело, что нет. Илья Федорович говорит, что нонче все по чести-совести: без всего приди, выложи,-- и рассудят.
Кондратий почесал затылок-.
– - Ишь ты!
– - Право… Я думаю вот что: съездить пожаловаться.
Кондратий взглянул на бабу, бросил валенок, что подковыривал, пошел к приступке и стал курить.
– - Что ж говорить-то не об деле? Я вижу, тебе покататься захотелось…
– - Не кататься. Илья Федорович говорит, что беспременно все убытки заплатить велят; може, рубля полтора присудят…
– - Пожалуй, держи карман-то! Что ж там, дураки разве сидят-то, что будут за бабий подол по полтора рубля присуждать?
– - Не за один подол, голенищу ведь разорвала, поджилку вот укусила. Разве мало делов-то…
Кондратий молча выкурил трубку, выколотил ее и проговорил:
– - А пожалуй, поезжай, только на чем? Саней-то ведь нету?
– - Ну к дяде Андрею сходи, попроси для этого дела…
– - А как пискун-то этот расплачется?
– - Я его покормлю да перевью; может, до меня-то и помолчит, ведь до волости-то не бог знает сколько…
– - Ну ладно, давай обедать!..
– -
Пообедали. Анисья стала кормить маленького, а Кондратий пошел добывать сани и запрягать лошадь. Заложив лошадь, он вошел в избу и проговорил:
– - Ну, поезжай! Да только там живей, лишнего не болтай…
– - Ну вот, я не знаю; только расскажу, как было дело, и все тут…
– - Ну, ну, ступай!
Анисья вышла из избы и поехала в волость. Часа три ездила баба взад и вперед и вернулась сияющая. Подъехала она ко двору и, не выпрягая лошадь, вбежала в избу.
– - Ну что? -- спросил Кондратий.
– - Вот! -- воскликнула Анисья и показала две белых бумажки. Одевайся скорей, да вези в Сорокино: это --- повестки, послезавтра на суд…