Пароход, который долго маневрировал, чтобы повернуть, только теперь проползал мимо дома. Очертаний его не видно в темноте, только огни мерцают. Они уходят все дальше, становятся все меньше. Снова тушу, снова зажигаю четыре фонаря, пока темнота не закрывается над далекими огнями парохода… Окончательно тушу свет на террасе и, волоча ноги, иду в большую спальню. В соседней комнате слышится легкий храп Таути. Господи!..
XVII
КОРОЛЕВСКАЯ СЕМЬЯ
Помарэ — династия, владевшая Таити с 1793 г. Последний король этой династии, Помарэ V, отказался от престола в 1880 г. и умер в 1891 г.
Королевская семья многочисленна. Маори королевской крови можно узнать по особенно большому росту, величавой дикости лица, спокойной гордости походки и осанки.
Королева Марау, вдова Помарэ V, живет на пенсии французского правительства, а также получает доходы со своих плантаций. У королевы много родни, дом ее постоянно переполнен, надо поддерживать престиж, и она всегда кругом в долгах. Похоже это на наши белые нравы до слез. Туземцы распускают про королевский дом всякие гнусные слухи и каждому члену семьи приписывают несколько отцов, любовниц, любовников, болезней и просто краж. Но какая-то традиция все же сохранилась, так, например, на плантациях, принадлежащих королевской семье, никто никогда ничего не тронет, так как верят, что это грех, который карается проказой.
Текау — единственная из детей королевы Помарэ, которая носит титул принцессы, так как остальные дети родились после смерти короля. Впрочем, говорят, и ее отец не король, а заезжий адмирал. Для белых это постоянный источник шуток, но сама Текау к титулу своему относится очень серьезно.
Текау долго жила в Европе, великолепно владеет языками и очень хорошая пианистка. Прекрасный остров она покинула бы на веки вечные, если б денежные дела обстояли иначе, или если б она согласилась считать себя за обыкновенную смертную и жить с тем сообразно.
Прежде, когда она привлекала кого хотела своей осанкой, черной косой до колен и действительной загадочностью, в те времена каждый пароход увозил полюбивших ее. Но подошла война, про остров забыли, и Текау осталась одна.
Я ее боялась, так как под видимостью светской, очаровательно простой и любезной женщины я чувствовала возможность жутких приемов для достижения своих целей.
Текау принимала меня в полутемной, завешенной туземными вышивками комнате, с широчайшим диваном, роялью и массой фотографий. Она сидела, положив ногу на ногу, на качалке, слегка покачиваясь. Черная, гладкая толстая коса, перекинутая через плечо, лежала, свернувшись на коленях, большое, зрелое, начинающее грузнеть тело, пряталось в белом прямом сарафане, немногим отличающемся от платьев ампир, которые носят темнокожие; бледные, холеные, прекрасные руки на ручках качалки, тонкие щиколотки длинных ног. Она говорила о Париже и надежде вырваться отсюда, рассказывала о легендах острова, о нравах и обычаях туземцев. В комнату вбегали и выбегали темнокожие женщины, приносили холодный яблочный сидр, фрукты.
К почтительности Андрея Текау относилась с опаской, мое же отсутствие самоуверенности, неистощимая и непоколебимая доброжелательность справились даже с ее подозрительностью. Правда, она мне о себе ничего не рассказывала, но почти не хитрила и кажется, никакая интрига не была пущена в ход. Часто она присылала мне с прислугой всякие местные блюда, еще горячие, прямо на тарелке, а когда Андрей уезжал на военном пароходе А-н и я тоскливо ждала его, не зная, когда он вернется, то спешно присылала ко мне сказать, что на горизонте показался дымок. Впрочем, в такой день ко мне со всех сторон прибегали люди с вестью — едет! Тогда я заказывала Апау курицу с рисом, садилась на скамеечку на берегу перед домом и часами ждала. Смотрю, как очарованная, вдаль на серый дымок и так сильно мое желание, чтобы он скорее был здесь, рядом, что кажется — это оно, как на канате, тянет пароход с горизонта сквозь проход в коралловом рифе в синюю, зеленую воду у моих ног. Вот он ближе, отчетливей и вот — вырос передо мной— большой, серый, важный.
Тогда срываюсь и мчусь на велосипеде к тому месту, где пароход причаливает. Он повернут к берегу кормой, на корме стоит Андрей и машет рукой. Он совсем близко, я вижу, как двигаются его губы, но ветер уносит слова. Вижу, как он похудел, загорел. Ветер треплет мою юбку и распластывает ее на ногах, солнце печет, но я терпеливо жду, когда пароход окончательно причалит и спустят шлюпку.
Андрей осторожно ступает рядом со мной, словно боится расплескать свою радость, смотрит на меня так, что лучи идут, и говорит: «Какая ты маленькая и говоришь с иностранным акцентом».
Дома едим курицу с рисом и Андрей, урча от удовольствия, рассказывает о том, что острова Маркизы такие зеленые, что наш зеленый остров перед ними кажется серым и пыльным. Зелено, влажно, тонко и зловеще. Последние жалкие туземцы вымирают от туберкулеза. Скачут дикие красивые лошади. Высадиться на берег очень трудно, так как высокие скалы отвесно спускаются в воду. Надо ждать, когда волна поднимет шлюпку на уровень верхушки скалы, и тогда прыгнуть. Если ошибиться в разбеге, или опоздать на четверть секунды, шлюпка снова оказывается далеко внизу и можно расшибиться насмерть. Доктор парохода отказался прыгнуть и это очень стыдно, а инспектор, несмотря на большой живот, без разговоров прыгнул. Рассказывает, что очень качало и ему было сильно плохо, но так как он был гостем, то болеть было нельзя. Что офицеры на А-н уже все переговорили между собой и теперь у них разговоры нумерованные. Например, № 1 — политика, № 2 — скверный характер капитана, № з — женщины и т. д. Номеров очень мало, тема быстро истощается, а № 1 тот, например, всегда ведет к недоразумениям. Положение спасает № з, единственный, который не вызывает никаких недоразумений и несогласий, неистощим и всех удовлетворяет. Рассказывает, что привез мне деревянного бога и чашку, но что бог остался в кают-компании А-н.
Рассказывать про это можно без конца.
XVIII
ПОЧТА
Там дом стоит, он весь в окошках,
Он Пятницкой направо от
И гадость там на курьих ножках
Живет и писем мне не шлет.
Регулярно раз в месяц приходит пароход, привозит почту, стоит сутки и едет дальше. Иной раз утром проснешься, а за ночь на море, перед самым домом, вырос пароход. В городе волнение и нетерпение. С раннего утра все ходят торжественные и нарядные. Шныряют автомобили, грохочут двуколки. И откуда их столько набралось! На велосипедах проезжают разубранные цветами туземцы, обнимая темнокожих девушек, сидящих боком на раме велосипеда перед ними. Другие стоят на берегу и смотрят на пароход, который еще нескоро подойдет к берегу. А с парохода смотрят на них и верно видят все так, как я когда-то видела все в день приезда. Но они не знают, что на самом деле это выглядит совсем по-другому Berthe, жена аптекаря, ко дню почты подсветлила волосы.
А если наступить на правый конец ступеньки, что ведет в серое здание почты, то левый поднимется и стукнет.
Этого чужие люди не знают…
Редко кто из этих путешественников остается на острове. Разве от парохода до парохода застрянет какой-нибудь «граф Рабинович», скупщик жемчуга, или американец, покупающий копру (сушеный кокосовый орех). Обыкновенно же они едут дальше продавать свиней, кинематографические фильмы, зарабатывать деньги. Ночь проведут у Джонни Гудин, или в гостинице «Тиарэ», а назавтра уедут, думая о нас с удивлением, как мы о жителях полустанка, о каком-нибудь телеграфисте, который выглядывает из окна станционного здания, чтобы посмотреть на курьерский: «Как это они могут здесь жить!»
15