Третий акт разыгрался в Загане. На утреннем осмотре фельдфебель зачитал приказ: «Танкист Д. за дезертирство приговорен к смертной казни через расстрел». Приведение приговора в исполнение должно было состояться во второй половине дня в сосновом бору поблизости от Загана. После этого главный фельдфебель зачитал список расстрельной команды.
Я должен был присутствовать на расстреле в качестве зрителя. Фельдфебель на утренней поверке сказал, что каждый солдат свободно может поехать к месту казни на грузовике, чтобы быть свидетелем приведения приговора в исполнение. Я не поехал.
Вернувшиеся с расстрела солдаты рассказывали, что Д. не показывал никакого страха перед скорой смертью. Ситуация была примечательной. Он, хотевший с помощью дезертирства избежать возможной солдатской смерти, воспринимал теперь ее совершенно равнодушно. С руками, привязанными к стволу дерева, в момент, когда на него были нацелены карабины расстрельной команды, элегантным движением головы он сбросил пилотку со своих светло-русых волос. Последовала команда: «Огонь!», грохнули смертельные выстрелы. Можно было бы сказать, что он погиб почти как герой. А потому, что он еще успел крикнуть солдатам, направившим на него свои карабины: «Не стреляйте в лицо!», то можно сказать, что он погиб как прекрасный герой.
Так этому молодому солдату, надеявшемуся избежать участия в этой войне, удалось сделать то, что он с самого начала вовсе не хотел, — геройски умереть. Час расстрела для сопровождавших солдат стал той демонстрацией могущества гитлеровского государства, неустанно следившего за дисциплиной и повиновением и беспощадно приказавшего расстрелять дезертира, с которой они столкнулись и в майские дни 1945 года, когда война была уже окончательно проиграна. Нам, молодым солдатам, теперь было близко продемонстрировано, к чему ведет неповиновение и дезертирство.
С сегодняшних позиций мы воспринимаем вынесенный и приведенный тогда в исполнение смертный приговор как жестокий и несправедливый. Но тогда в условиях Вермахта господствовали другие взгляды и чувства, сравнить которые с современными невозможно. Мы, солдаты, сидевшие в одном казарменном помещении, были испуганы рассказом нашего товарища. Он не только рассказал о смерти одного из нас, но сам видел казнь вблизи. Мы были потрясены впечатлением от смерти, не критиковали жестокость приговора, а воспринимали его так, как усвоили на занятиях: «Так поступают с каждым, кто дезертирует».
При этом мы критиковали глупость Д. В условиях постоянного контроля в Вермахте, слежки за кварталами, домами и квартирами на родине бегство и выдача себя за «офицера-летчика» ничем хорошим закончиться не могли.
В 24-Й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ ВО ФРАНЦИИ
Моя служба в транспортном отряде продолжалась почти два года, потому что я всегда вынужден был обращаться в лазарет по поводу всяких болезней вроде желтухи, язвы желудка или фурункулеза, и врач определял мою пригодность к военной службе как «годен к гарнизонной службе в тылу». Если принимать во внимание, что война тем временем набрала полные обороты и Гитлер приказал, чтобы каждый солдат побывал на фронте, то час моего перевода в действующую армию пробил относительно поздно.
После моего отъезда из Загана штабс-унтер-офицер написал письмо моей матери:
«Армин уже уехал, на дорогу я еще смог ему дать денег. Я бы с удовольствием поехал с ним, но приказом меня перевели в полк «Фельдхеррнхалле»».
Это письмо показывает, насколько мало солдат мог повлиять на то, в какую часть его пошлют: так, из Вермахта его могли откомандировать в часть CA или войска СС. Я тоже в последние дни войны оказался в бывшем отряде CA танкового корпуса «Фельдхеррнхалле». И, несмотря на это, и во время войны каждый день открывал возможности в определенных обстоятельствах сделать жизнь лучше и в минимальных границах повлиять на свою судьбу солдата. Было необходимо иметь для этого волю и дух и быть готовым учитывать определенный риск того, что по своей инициативе берешь собственную судьбу в свои руки. Об этом я хочу рассказать позднее.
Сначала 5 апреля 1943 года я приехал во Францию, где должно было формироваться танковое соединение. При прощании с Заганом было много слез, последним актом был торжественный марш от казармы до вокзала. Впереди шел музыкальный взвод, который исполнял «Час расставания», очень похожий на вальс из «Фауста» Берлиоза, сыгранный в темпе марша. Когда мы пришли на платформу Заганского вокзала, мой друг, в то время унтер-офицер граф Позадовски-Венер, сразу же провел меня в купе с табличкой «Зарезервировано для вахмистра». Я робко заметил: