Что ж делать? Я снова нащупал шершавые скобы и стал карабкаться в потемках наверх, жалея, что у меня нет спичек. С каждым движением на меня сыпались какие-то соринки, было очень пыльно, и я чихал. В темноте я не видел, на какую высоту залез, но когда я добрался до первого бокового хода, то вообразил, что вишу над бездонной пропастью. Хорошо, что Николай Николаевич стал тихонько напевать от скуки.
Боковой канал был четырехгранной трубой длиной метров шесть. В конце его сквозь решетку проходил свет. Я лег на живот и стал протискиваться в тесной трубе, засыпанной пылью, кусочками известки и кирпича. Когда я добрался наконец до решетки и стал смотреть через нее, то долго не мог понять, к какому помещению попал. Все оно было заполнено какими-то перегородками. Когда же понял, то полез обратно. Вылезая из трубы, я выгреб своим телом кучу мусора, и он полетел вниз. Николай Николаевич закашлялся, зачихал, потом бодро спросил:
– Ну, каковы результаты?
– Раздевалка, Николай Николаевич.
– Жаль, жаль!
Долго я ползал по пыльным и тесным ходам этого дурацкого лабиринта. И каждый раз попадал или к совершенно пустому классу, или к классу, где занимался какой-нибудь кружок. В конце концов я подполз к учительской. Там вокруг большого овального стола сидели все педагоги школы и слушали выступление директора – высокого человека в кавказской рубахе. Поспешно отступая от учительской, я заметил, что есть еще один канал, перпендикулярный тому, по которому я полз. Я залез в него, добрался до решетки, заглянул сквозь нее и сразу дернулся назад.
Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два "исследователя", из-за которых мы попали в эту историю.
Совершенно измученный, я спустился на дно шахты:
– Плохо, Николай Николаевич!
– Никого не нашли?
– Нашел. В учительской заседание педсовета.
– Ох! А я, выходит, не явился.
– А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.
Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:
– Все еще меня ждут. Мы помолчали с минуту.
– Итак, милый мой, что же вы предложите?
– Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.
– Ох, милый мой, что вы!.. – взволнованно зашептал Николай Николаевич. – Вы все-таки войдите в мое положение... Директор наш и все педагоги – милейшие люди, но... как бы вам сказать... едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика...
– Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины!
– Мм-да... Конечно, но... Нет, я против этого. Категорически против.
– Ну так что же... Этим вашим мальчишкам говорить? Николай Николаевич ответил не сразу:
– Видите ли, голубчик... При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход... Они очень хорошо относятся ко мне, по в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми... Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут... И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую...
– Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.
– Нет, почему же "бросьте"... Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним...
– К кому?
– К ребятам, разумеется... И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как... ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство...
– Бросьте, Николай Николаевич. Только что распекли их за это дело, а сами...
– Ну, знаете, милый вы мой... Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение занятиями, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта.
– Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать?
– Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое – никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что все останется в тайне.
– Все-таки тайну нужно сохранить? – пробормотал а.
– Ничего не поделаешь. Нужно считаться... как бы вам сказать, со своего рода условностями. Ступайте, дорогой. Ступайте!
Николай Николаевич тихонько подталкивал меня, пока я снова не полез по скобам во тьму.
Добравшись до нужной решетки, я долго смотрел через нее на мальчишек. Они уже не разговаривали, а переминались с ноги на ногу, тоскливо поглядывая в конец коридора. Рыжий Анатолий присел на корточки у стены, вынул из кармана карандаш и принялся грызть его, отдирая зубами мелкие щепочки.
Долговязый "исследователь" вентиляционных каналов проговорил:
– Да не придет он. Уже, наверно, из школы ушел. Рыжий даже не взглянул на него:
– Да, "не придет"! Не знаешь, так молчи уж.
– А что?
"Исследователи" сели рядом с Анатолием.
– А то! Ты в четвертом?
– В четвертом.
– Он у вас не преподаст еще. Вот перейдешь в пятый, тогда узнаешь!
Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к "исследователю":
– Знаешь самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал – и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нем в "Пионерке" писали.
– Знаю. Только строгий очень, – вздохнул толстый.
– Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесем. Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал:
– Мальчики!
Они не услышали. Толстый опять заговорил:
– А кто это молодой такой? С ним был. Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.
– Ерунда. Практикант.
Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.
– Мальчики! Мальчики! Ребята! – шепнул я уже погромче.
Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:
– Во! Еще один!
Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша:
– Тебе здорово всыплют! Их уже поймали.
– Ребята!.. Мальчики!.. Я не то... Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)... Одним словом, я к вам по поручению... ну, от Николая Николаевича... Вернее, не от Николая Николаевича, а...
– Чего ты там бормочешь? – спросил толстый.
– Я говорю... Видите ли, какая штука... Николай Николаевич... Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла... Одним словом, нас заперли... Дворник запер. И вот мы... Нечаянно, конечно, запер...
Рыжий вдруг перестал скалить зубы.
– Вы кто: практикант? – догадался он.
– Ну конечно, практикант! – обрадовался я и стал говорить более внятно: – По некоторым причинам, ребята, мы с Николаем Николаевичем оказались запертыми в этой штуке. И вот Николаи Николаевич обращается к вам с просьбой выручить нас, по так, чтобы никто не знал.
Все мальчишки просияли, как будто я предложил им ехать на Северный полюс.
– Где заперли? Ту дверку? – спросил тощий мальчишка.
– Ну да. Внизу.
Толстый от восторга ударил своего приятеля по спине:
– Вот это Николай Николаевич! Анатолий тянул их обоих за рукава:
– Пошли! Пошли!
– Сейчас выручим, – сказал толстый.
Вся тройка собралась было умчаться, но я остановил их:
– Только, ребята, Николай Николаевич просил дать честное пионерское, что вы никому – ни слова. Анатолий кивнул головой:
– Конечно! А как же!
Выбравшись из канала и спустившись к учителю, я услышал возню за дверцей и возбужденный шепот:
– Ты гвоздем! Гвоздем его надо!..
Через полчаса Николай Николаевич сидел за партой в пустом классе. Возле него стояли трое мальчишек и смотрели на него во все глаза. Разговор о трудовой дисциплине, о том, как дорог каждый час учебы, был закончен.