– Верно...
– Так. Теперь скажи мне, Рожков: ты живую мышь в школу приносил?
Димка молчал. Муха села ему на колено. Он машинально поймал ее и принялся разглядывать.
– Рожков! Я тебя спрашиваю!
– Приносил, – шепнул Димка, отрывая у мухи лапу.
– А в буфете, во время завтрака, ты сунул эту мышь Беленькой за пазуху?
Димка молчал. Зоя постучала карандашом по столу:
– Рожков! Ты не у себя дома! Брось муху и отвечай!
– За шиворот, а не за пазуху, – сказал Димка и мрачно взглянул на нее из-под челки.
– Хорошо, – продолжал председатель. – Мы тебя, кажется, предупреждали, что подобная травля новеньких в советской школе недопустима, что, если ты не прекратишь своих выходок, тебе не поздоровится. И вот, вместо того чтобы исправиться, ты вчера подставил Беленькой ножку. Она упала и разбила себе лоб. Так, если не ошибаюсь?
Дима сидел, оттопырив губы. Он тяжело дышал и часто шмыгал носом. Нюся встала из-за стола. Держа руки по швам, она проговорила тихим, дрожащим голосом:
– И еще третьего дня он в меня резинкой стрельнул... Чуть кровь из уха не пошла...
Она снова села и застыла с неподвижным лицом. Женя тоже сел, откинувшись на спинку стула и протянув длинные ноги:
– Н-ну... Я думаю, дело тут простое. Говорите свое мнение, и все.
Учкомовцы молчали. Молчали "подсудимый" и "пострадавшая".
За окном, на проводах воздушной сети, уселись две ласточки. Они, перебирая лапками, боком двигались по проводу и вытягивали шеи, заглядывая в окно.
– Выгнать! – басом сказал Грицина. Зоя подняла указательный палец:
– Нет, товарищи! Не просто выгнать. Мы, конечно, можем ходатайствовать о переводе его в другую школу, но, товарищи, тут совершенно другое дело. Все мы здесь старшеклассники, и у нас не наблюдается случаев, чтобы мальчишки колотили девочек. А в младших классах, товарищи, это массовое бедствие. Мальчишки...
– Мальчики, – пробасил Грицина.
– Мальчики смотрят на девочек, как на существа низшие, всячески их притесняют. И я считаю, что это не что иное, как пережиток тех времен, когда на женщину смотрели, как на рабыню, товарищи...
– Загнула! – сказал Грицина.
– ...И по-моему, товарищи, мы должны организовать над Рожковым товарищеский суд, мы должны сделать этот случаи достоянием всей школы, должны, товарищи, вытравить эти феодальные замашки из нашего коллектива.
Она замолчала. "Феодал" Димка кусал нижнюю губу. Нюся посматривала на него.
– Так, – сказал председатель. – Грицина – за исключение. Зоя – за товарищеский суд. Смирнова! Твое мнение? Нехотя, все еще грызя платок, Оля проговорила:
– Если бы всех за это исключали, то тебя давно бы в школе не было. Как ты меня в шестом классе изводил!
Председатель разозлился. Темный чуб снова заболтался над очками.
– Вот что, Смирнова, мы, кажется, говорим о Рожкове... Понятно тебе? По-моему, дело ясное. Рожкова предупреждали не раз, что такого хулиганства школа не потерпит и что подобное хулиганство...
– Какое тут хулиганство! – раздался вдруг спокойный тоненький голосок. – Никакого тут хулиганства нет.
Все обернулись.
Читальня была как бы перегорожена голубоватыми косыми лучами солнца, и за этими лучами, в дальнем углу, сидела белобрысая девочка лет тринадцати. Навалившись на стол, закинув красный галстук за плечо, она писала заголовок для стенгазеты.
– Как? Что ты сказала? – переспросил Женя.
– Никакого тут хулиганства нет.
– Так. А что же это, по-твоему?
Не поднимая головы, девочка ответила спокойно:
– Просто сохнет он. И все.
– Чего? – поднял голову Грицина.
– Сохнет он по ней, говорю. Ну, нравится она ему. Председатель встал, снял очки и положил их на стол. С него слетела вся официальность:
– Погоди... Что ты чепуху городишь! А зачем бьет тогда?
– Ну, все так делают. Небось, когда по мне Антошкин сохнул, я вся в синяках ходила и то никому не жаловалась.
– Черт!.. Вот так штука! – пробормотал Женя и, заложив руки за спину, принялся ходить по читальне.
Димка вскочил весь красный. Маленькие серые глазки метались из стороны в сторону.
– Ничего я по ней не сохну! – закричал он свирепо. Нюся Беленькая сидела опустив ресницы, такая же красная, как и Димка.
– Врет она! Ничего я по ней не сохну! – повторил Димка с еще большим остервенением.
Председатель остановился над ним:
– Ну-ка... Вот что: выйдите-ка на минуту. Димка выбежал из комнаты. За ним, семеня тонкими ножками, вышла Нюся. Женя снова сел за столик.
– Черт!.. Вот задача! – Он повернулся к девочке: – Послушай!.. Как тебя!.. Ты уверена, что он именно... это... сохнет?
– Угу, – сказала девочка. – Весь класс знает.
– Да-а... – Женя подумал немного, теребя кончик носа. – Как же быть? А?.. Если б он из хулиганства ее лупил, можно было бы ему всыпать. А тут – дело другое. Тут...
– А нам-то что? – сказал Грицина. – Сохнет не сохнет – все равно морду бьет.
Зоя проговорила очень серьезно:
– Нет, Грицина. Это, знаешь, формальный подход. Перед нами живой человек все-таки. И может, он даже страдает, товарищи.
Оля наконец вынула изо рта платок, положила его на стол и скомкала двумя руками.
– Меня интересует один вопрос, – заговорила она медленно, не поднимая глаз. – Выходит, что если тебе кто-нибудь не нравится и ты его изводишь, то тебя за это накажут. Если же тебе нравится кто-нибудь, так издевайся над ним сколько хочешь, и тебя же за это пожалеют. Странно очень!
Председатель слегка покраснел:
– Ничего странного. Тут нужно учитывать психологию.
– Интересно! Какая же это психология?
– А такая: человеку нравится девочка. Он не решается ей об этом сказать, ну и...
Он запнулся. Зоя помогла ему:
– Понимаешь, он не решается ей сказать, но ему хочется обратить на себя внимание. Понимаешь?
– И колотит?
– Да. Но не из хулиганства, а чтоб обратить внимание. Оля встала и в упор посмотрела на Женю:
– Дайте мне слово, товарищ председатель.
– Бери, кто тебе его не дает!
– Вот что я скажу. Рожков у нас не единственный. Вот... У нас много на него похожих... И даже в десятых классах есть. И я считаю, что Рожкова и ему подобных нужно судить товарищеским судом, как сказала Зоя... Потому что это безобразие! Никто не виноват, что им самолюбие не позволяет вести себя по-человечески. Будь моя воля, я бы этого Рожкова из школы выгнала... Они воображают, что никто ничего не знает. Нет! Простите, Женечка! О Рожкове она говорит, что все знают, и о других тоже все знают. И, пожалуйста, избавьте нас от таких...
Снова наступило молчание.
Лицо председателя было в тени, а уши, сквозь которые просвечивало солнце, горели, как два светофора.
– Ничего не понимаю, – забормотал он. – Наговорила, наговорила, а чего наговорила, сама не разберет.
– Разберу великолепно! И ты разберешь, – буркнула Оля и опять вцепилась зубами в платок.
– Какие-то обобщения... которые никому не нужны... Говорила бы конкретно, что делать с Рожковым.
– Я знаю, что делать, – сказала Зоя. – Нужно, товарищи, не администрировать, а создать условия для нормальных дружеских отношений.
– Валяйте. Создавайте, – пожал плечами Грицина.
– Конкретно: нужно Беленькой и Рожкову дать совместную работу.
– Правильно, – сказал председатель.
– Бесполезно, – сказала Оля.
– Почему бесполезно? Общая работа всегда сближает.
– А я знаю, что бесполезно!
Председатель повернулся к ней и почти закричал:
– Вот что, Смирнова! Хочешь говорить, так говори прямо. Понятно?
– Я и так прямо говорю.
– Конкретно: какую работу дадим? Грицина потянулся и зевнул:
– Дать им написать лозунги к Первому мая.
– Нельзя, – сказала Зоя. – Нужна инициативная работа. Они помолчали и стали думать. Председатель грыз ноготь. Грицина рассматривал свои большие, измазанные чернилами кулаки. Оля широко открытыми злыми глазами смотрела перед собой, прижав ко рту платок. Так прошло минуты две.