Кореец запер «Москвич», спустился с дороги. Сразу за шоссе начинался мутный глинистый пруд, подходивший к самому кафе. Вода коричневая, густая, даже на вид казалась горячей. Удивительно, что бойцы общепита не подают ее в виде какао. Кореец не пошел в кафе, а огляделся не спеша в этом сонном безлюдье и двинулся вдоль заборчика, огораживающего кухню и хозяйственные пристройки. Обошел заведение по кругу, ничего подозрительного не заметил. Нет, это не похоже на западню — Большой Кореец в этом знал толк. Глупости, просто нервишки шалят немного. Потрогал пистолет под пиджаком — он был горячим и влажным от пота, промочившего рубаху. Усмехнулся и открыл калитку.
По мосткам Кореец прошел под навес к столикам. Жаркая парная духота. Несколько посетителей за столиками сидели тихо, вяло ковыряли в тарелках, лениво переговаривались, равнодушно посмотрели на вновь прибывшего. Кореец направился в дальний угол, выбрал столик у самой воды.
— Обедать будете? — Официантке в грязноватом халате он явно не понравился, но почему-то она решила, что, пожалуй, не стоит его заставлять ждать.
— Обязательно, — кивнул Большой Кореец. — Чем кормите?
— Лагманы, мостова.
— Мостову. Хлеб. Минеральной воды три бутылки. Откроете сразу.
— Может, сто грамм?
Он щелкнул языком, помотал головой.
— Нет — так нет, — она вернулась к стойке, передала заказ повару, предупредила: — Поаккуратнее! Взгляни, видишь — в углу огромный кореец? Мне кажется, я его видела в Мубеке в милиции…
Вернулась она с лепешкой, с бутылками минеральной воды.
Кореец налил в стакан минералки, бросил туда же щепотку соли, медленными глотками выпил, прищурив и без того узкие щелочки глаз, и со стороны нельзя было понять — жмурится он от удовольствия или не спеша разглядывает посетителей кафе.
Потом достал блестящую металлическую авторучку — в ее корпус были вмонтированы электронные часы. На табло нервно пульсировали, нетерпеливо бились волосяные прочерки цифр — 14.09. Начало третьего, приехал вовремя. Нажал кнопочку, цифры мигнули и исчезли, нырнув в омут своего жидкого кристалла. И сразу же вспыхнули другие — 07.01. Попросту говоря — 1 июля. Нельзя сказать, чтобы эти часы были удобнее наручных, но Корейцу они нравились. Ему казалось, что в трепетном неутихающем биении цифр есть тайный смысл, намек, предупреждение.
Откуда-то из глубины кафе пахнуло дымком, во внутреннем дворе шашлычник колдовал над мангалом. Дым тянулся к воде. Мутная поверхность пруда пузырилась — в водоеме водились сазаны, всеядные водяные хрюшки; они стаями кидались на лепешки, которые бросали им посетители.
Кореец уже обжился на своем месте, удобнее откинулся на стуле, обвел взглядом столики. Два старика в наманганских тюбетейках, в противоположном углу муж и жена — пенсионеры, видимо, автотуристы. Несколько школьников с пионервожатой. Через два столика сидел выходец из Ирана, их много жило в этих краях.
На шоссе заурчал приближающийся автомобиль, шум мотора приближался, по звуку Кореец определил «Волгу». Машина свернула с дороги, проехала вход в кафе и остановилась у задних дверей кухни. Выключенный мотор, перегретый на жарком пути, еще долго детонировал, вздрагивал, всхрипывал, как загнанный конь.
Кореец наклонился ближе к столу, сунув правую руку под пиджак. У него было сейчас невыразительное лицо Будды, терпеливо ждущего свой обед. Из-за кухни донесся хриплый клич приехавшего:
— Э-э, Ходжа! Ходжа!
Голос по-прежнему невидимого повара лениво ответил:
— Чего орешь, как ишак? Слышу, слышу… Иду…
В проем между чинарами, навесом и дверью кухни Кореец видел запыленный багажник серой «Волги». Потом в этот просматриваемый квадрат неторопливо вплыл повар, за ним появился здоровенный усатый мужик. Хлопнулись ладонями, побили друг друга по плечам.
— Привез?
— Привез.
Кореец сомкнул щелки глаз, уверенно полагая, что сейчас ему слух нужнее зрения.
— Сколько?
— Шесть.
— Что так мало? — разочарованно протянул повар.
— Больше не было. Они живые…
— Слушай, ты совсем без головы? Зачем мне живые? Я крови боюсь… — усмехнулся повар.
Щелкнул замок багажника, взрывом выплеснулось из-под крышки дружное напуганное кудахтанье, усач выволок за шею белоснежную курицу. Она ошалело била крыльями, обреченно сипела.