Лили... и его пафосное «Всегда».
Или Альбус, как всегда, все понял раньше него самого и поэтому так удивился? Старик знал, что никакой Лили давно не было в сердце. За последние годы Снейп так преуспел в своем методе вхождения в транс окклюменции, что делал это, даже не вспоминая первую любовь. А тогда, в кабинете Дамлбдора, он думал о ней. Вот ключ! Снейп уцепился за идею сконцентрировать свои мысли вокруг образа Лили, но вдруг осознал, что забыл, как она выглядела. Он забыл ее лицо.
Нет, нет! Это невозможно!
Ее восхитительные глаза нельзя забыть!!! Ярко-зеленые, миндалевидной формы... такие, как сделала Тонкс в тот день, когда он решил переспать с ней, но сбежал. Силы Небесные, опять Тонкс!
Все рассыпалось, как карточный домик. Нужно было найти колдографию Лили. Но у него же нет ни одной! Он судорожно соображал, чувствуя, что утопает.
В Хогвартсе имелся фотоархив. Сейчас пробраться туда было слишком рискованно, но не опаснее, чем идти на встречу к Темному Лорду в таком состоянии.
Однако для волшебника, прожившего в Хогвартсе без малого двадцать пять лет, не составило труда проникнуть в замок незамеченным. Тайный проход вел прямиком в подземелья. Оттуда тенью до библиотеки, где мадам Пинс участливо, хоть и под Империо, проводила его к нужным полкам и выдала большие пыльные альбомы. Но снимков с Лили там не оказалось! Ни единого! Снейп потребовал ответ и получил его.
— Лесничий Рубеус Хагрид по личному разрешению Дамблдора забрал из архива все колдографии Эванс, чтобы сделать альбом для ее сына.
Кроме того, Хагрид просил всех друзей и родственников прислать ему фото. Значит, единственным, у кого могли сохраниться снимки, был Сириус, сидевший тогда в Азкабане.
Снейп чувствовал, будто его снова и снова макают с головой в ледяную воду, чтобы, наконец, протрезвел. Посторонний человек догадался достать ее колдографии для мальчика. А он, тот, кто якобы так сильно всю жизнь любил его мать, ни разу за шестнадцать лет с момента ее гибели даже не подумал найти ее снимок!
Нетвердой походкой Северус шел прочь от Хогвартса по ночному лесу. Он оправдывал себя тем, что ему было слишком больно, он не мог видеть ее, но неужели все те люди, которые хранили фотографии любимых в своих спальнях, лгали?
Нет, Снейпу действительно было тогда невыносимо больно, его убивало чувство вины — Лили была олицетворением всего лучшего, и он сам погубил ее. Только вот до ее гибели у него были женщины. Не постоянные, не любившие его и не любимые им. Но попытки построить личную жизнь он делал. Они спали с ним, думая о других мужчинах, — он это знал. Он и сам пытался забыть девушку с зелеными глазами и со временем забыл бы — невозможно бесконечно любить того, кто только вытирает о тебя ноги, а она вытирала. Та ночь, когда он со слезами в глазах стоял на коленях перед портретом Полной дамы, врезалась в память надолго. Мимо со смехом проходили гриффиндорцы. Ему казалось: плевать, пусть видят. Но наутро сплетня века поползла по всей школе. Над ним смеялись даже в зеленой гостиной Слизерина. Это был край. После он больше не пробовал сблизиться с Лили. Унизив перед всей школой, ему ясно дали понять: он не нужен. Хотя, зачем приукрашивать? Он сам инициировал это унижение. Ему было тошно видеть, как она начала сближаться с придурком Поттером, он это же послужило и последним штрихом. И Снейп понял, что все действительно кончилось.
И, Мерлин свидетель, он хотел забыть ее. И забыл бы, не изреки Трелони пророчества. Признать все это было больно, но пути назад уже не оказалось.
Аппарировав в Лондон, Снейп в отчаянии вломился в дом на Гриммо, отчаянно надеясь заглушить беспощадный голос разума. Думать о том, будто в его жизни была великая любовь, которую он сам сгубил, было проще, чем признать, что он много лет упивался мнимой силой своего духа. Гордец, как и его ястреб. Высокомерный гордец! Как приятно было считать, что его великая любовь возвышает его над этой серой массой людей, не познавших настоящего чувства.
В исступлении Снейп переворачивал верх дном комнату Сириуса, словно искал спасение. И не находил, пока в руках наконец не оказался конверт.
Красивая чужая женщина улыбалась и весело махала рукой со старой чуть потускневшей колдографии.
Не в силах сдержать эмоции, Снейп опустился на пол и заплакал. Он вспоминал, как боготворил ее, как был готов на все на свете. Она была его Принцессой, а Принцесс ведь любят до гроба, что он себе и пообещал в тринадцать лет. Чертов идиот, он действительно был когда-то романтиком. Снейп вспоминал, как думал, что вся его жизнь состоит только из бесконечной страсти к Темной Магии и такой же бесконечной любви к Светлой Лили. Одно отрицало и уравновешивало другое. Любовь к Лили словно оправдывала его, будто он не конченый человек, как все выходцы со Слизерина. И он цеплялся за эту мысль. Хотя оправдываться-то было не за что!
Слезы, прямо как в детстве, текли по щекам. Он смотрел на женщину на колдографии, на письмо, написанное ее рукой, и понимал, что на самом деле она никогда не была ему нужна. Даже проституток он выбирал совсем другого типажа. У него был ее волос. Сварить оборотное и предложить шлюхе было банальной услугой. И однажды он это сделал. Только поиметь свое божество не смог, не встало. Сродни богохульству. Слишком он любил иллюзию того, что его жизнь озарена священным светом. Его ведь всегда тянуло на пафос, чертов Принц-полукровка. Чертов идеалист.
Одиннадцать лет жил монахом и хранил верность призрачной мечте, пока не увидел в глазах какой-то соплячки себя настоящего. Дурак, он забыл о том, какова настоящая любовь к реальному человеку, а не призраку собственной мечты. Для того, чтобы полюбить хрупкую, смертную женщину, нужна была сила, а он трусил. И гнал от себя Тонкс при малейшей опасности. Подставляться под Аваду не так страшно, как бояться снова пережить потерю.
Сопротивляться этому урагану чувств и мыслей было бесполезно, и Снейп дал волю эмоциям. Хватит уже бегать от себя самого, пора признать правду. А потом он сможет делать то, что делал всегда. В конце концов, он всегда был мастером ковыряться в своих эмоциях. И очевидно, та часть его личности, что требовала этих святых страданий, тоже имела право на существование.
Ничего, он вернет защиту, даже если она будет и не такая непробиваемая, как раньше.
А Нимфадора? Пусть она живет своей жизнью, не нужно втягивать ее в этот Ад. Пусть будет счастлива и забудет его, если еще не забыла. У него все еще был долг. Волшебник, поломавший его жизнь и убивший ту девочку с рыжими волосами, должен навсегда исчезнуть с этого света.
Спустя какое-то время Снейпу удалось взять себя в руки. Три дня мазохизма в подвале собственного дома, и он научился делать то, что не представлял раньше возможным: он смог разобраться, как воздействовать на форму Патронуса. Правда, в восстановлении защиты это никак не помогло. Да и вызывать лань ему было теперь крайне тяжело — он не хотел больше этих страданий. Ведь теперь он был уже другим человеком.
Время неслось с бешеной скоростью.
В Министерстве магии случился переворот. Новый министр назначил его директором Хогвартса. Вот он уже входит в школу, и его ненавидят, кажется, еще сильнее, чем раньше. Дамблдор с портрета улыбается так мило и одобрительно. Дни летели, Поттер готовил падание...
<empty-line>
Октябрь 1997 г.
Это произошло в середине осени. Снейп замешкался у двери директорского кабинета, прислушиваясь к звукам внизу в коридоре, но диалог, услышанный из кабинета, заинтересовал его куда сильнее.
— Он должен знать, — скрипучим голосом настойчиво заявлял с портрета директор Диппет Блэк. — И вы не вправе запрещать мне, Альбус.
— Не думаю, дорогой мой коллега. Жизнь течет своим чередом. И все это не столь важные детали в свете происходящей войны и наших общих целей, — мягко парировал Альбус.
— С другой стороны, это действительно не его дело, — начал было третий портрет, как дверь распахнулась.