— Скажи, есть ли у тебя хоть капля совести? Дина твоя у родителей одна. Люся — тоже. У Надиных теток все свое: дом, огород, куры, коза. Да за Надиного отца они пенсию получают. А вас трое на материнской шее да я четвертая. Как же ты можешь сравнивать?— Она с сердцем пихнула по столу масленку-курицу, выхватила из плетеной хлебницы белую лепешку и шмякнула ее перед моим носом. — Это что, даром дают? Да?
Я выскочила из-за стола, забилась в закуток за русскую печь и долго плакала. Ах, да все я понимала! Тоня, конечно, была права, но все равно было обидно идти в первый раз в новую школу в старом, да еще немилом, платье.
Первого сентября я, против обыкновения, не могла проснуться сама. Меня подняла Тоня:
— Собирайся. Завтрак на столе. Отведешь Галинку в нулевку. Мне некогда, побегу в Михайловское. Меду мне там для матери продать обещали.
Принаряженная Галька уже пила чай. Она была в школьном платье, перешитом из моего и отутюженном до сизого блеска. Толстые черные косички с красными бантами торчали врозь, как проволочные.
—Зина, скорее сказала она мне,—а то опоздаем.
Настроение у меня было прескверное. Кое-как умывшись, я села за стол. Есть не хотелось. И не хотелось надевать фланелевое платье. Так не хотелось, что и сказать нельзя...
И, вдруг Тоня вынесла- из спальни на растопыренных руках синее шерстяное платьице с белым воротником и перламутровыми крупными пуговицами. Приказала мне:
— Надевай! ...........
У меня замерло сердце.
- Тоня, откуда?
—.От верблюда,—сердито буркнула Тоня.
Платье на мне сидело так, будто было сшито по самой точной мерке. Повертевшись перед тусклым трюмо, которое Тоня очень дешево приобрела по случаю, я осталась довольна обновой. Опять спросила:
— Где вы взяли?
— Мать твоя перешила из своего праздничного,— глухо отозвалась Тоня. — А теперь самой, бедняге, в люди выйти не в чем...
Тоня, да когда же она шила?
Ночами, когда ты спала, как барыня.
«Эх ты, дубина осиновая!» — укорила я себя. Но надо признаться честно, совесть мучила меня недолго. В школу я летела, как на крыльях. Галька спешила за мною впробежку, но все равно отставала. Только у базара я намеренно задержала шаг. Пусть люди полюбуются на мое платье. Ну и платье! Ни у одной девчонки, конечно, такого нет.
Пушкиногорская школа мне очень понравилась. Все здесь было не так, как в деревне. Во сто раз лучше. Веселее.
Учебный день начался общей школьной физзарядкой. Все классы от нулевого до седьмых выстроились на просторной школьной площадке перед зданием школы. На крыльцо вышли директор и все учителя. Перед строем встала пионервожатая Катя Соловьева и звонко скомандовала:
— На вытянутые руки — разомкнись!
Гам, писк, веселая кутерьма. Кое-как разомкнулись...
— Смирно! Согнуть руки в локтях! На месте бегом, марш!
Цок-цок-цок! — каблуками о булыжник, точно эскадрон боевых коней в строю.
Руки на бедра! Присели! Раз! Два! Раз! Два!
Прыжки на месте! На двух ногах! Раз, два! Раз, два! На правой! На левой! На двух! В стороны — вместе! Вперед—назад! Раз, два! Отставить! Руки в стороны — вдох! Шире грудь!..
Очень уж мне понравилась веселая школьная зарядка. Ноги стали легкими-легкими, а тело совсем невесомым. Вот бы сейчас припустить во весь дух до горы Закат и обратно...
Но прозвенел звонок. В первый раз в новой школе.
До прихода Анны Тимофеевны я успела сосчитать учеников — сорок человек. Мальчишек чуть больше, чем девчонок. Сорок — это, пожалуй, много.
Я исподтишка оглядела весь класс. Сидят по четверо за каждым столом: девчонки с девчонками, мальчишки с мальчишками, как и в деревне. И только один Вовка Баранов сидит за нашим столом пятым с левого края. А за последним столом первого ряда в полном одиночестве небрежно развалился Ленька Захаров, атаман поселковой шантрапы.
Ленька, перехватив мой осуждающий взгляд, насмешливо мне подмигнул: раз, другой и третий. Я в ответ показала ему кукиш, Ленька — сразу два.
Как только в класс вошла Анна Тимофеевна, шум разом умолк.
В ладном темно-синем костюме, в белой с отложным воротником блузке, учительница казалась нарядной и вместе с тем строгой. Лицо простое, доброе.
Анна Тимофеевна улыбнулась, блеснув золотой коронкой на правом резце, и сказала низким приятным голосом:
— Здравствуйте, мои дорогие озорники! Вот мы и снова встретились.
Заскрипели на разные лады столы, заскрежетали отодвигаемые скамейки. Анна Тимофеевна чуть-чуть сдвинула брови, над переносьем образовалась едва заметная складочка-морщинка.
— Как мы лениво, недружно встаем! — покачала учительница головой. — Ладно, не хочу сегодня портить вам праздничное настроение. Садитесь. А завтра потренируемся. Все живы? Все здоровы? Да, а где же Маня Козлова-маленькая? Почему я ее не вижу?