По классу пошел шумок. Послышались голоса:
— Манька хворает,
— Ее змея жиганула! — Медянка!
Колдун заговаривал!
Тише, ребята. — Анна Тимофеевна легонько постучала карандашом по крышке стола. — Сегодня у нас много дел. А завтра Маню навестим всем классом. После уроков, разумеется.
В классе учились три Мани Козловых, внучки деда Козлова. Чтобы отличать их друг от друга, их звали Маня-большая, Маня-средняя и Маня-маленькая.
Я сразу вспомнила про Маню-маленькую. Дед же Козлов жаловался Тоне, что с Маней стряслась беда.
Анна Тимофеевна опять пристально оглядела весь класс:
— Ну что ж? Я по-прежнему остаюсь вашим классным руководителем и буду вести у вас русский язык и литературу. Мне приятно вас видеть опрятными, принаряженными. А вот Лешу Захарова я попрошу после уроков зайти ко мне...
Ребята, как по команде, повернулись к «Камчатке».
Ленька налег грудью на стол, опустив чубатую голову. Худые щеки его медленно заливал смуглый румянец.
Алена Чемоданова!—Аленка стремительно вскочила на ноги, покачнувшись, как былинка. Испуганно вытаращила зеленые глаза.
Ты завтра же снимешь вот это сооружение,— приказала Анна Тимофеевна, показав пальцем на пышное белое жабо на Аленкиной цыплячьей груди.— Это ни к чему. Ты не кисейная барышня, а советская школьница.
Правильно,— вполголоса проговорила Люська. — Пусть не воображает, что лучше всех.
Действительно, Аленкино ярко-алое шелковое с иголочки платье с белым украшением на фоне темных кашемировых и ситцевых «татьянок», сатиновых косовороток и курточек из чертовой кожи казалось уж слишком оскорбительно нарядным.
Получила Аленка замечание и за чернильницу. У всех были простые стеклянные непроливайки, а у нее бронзовая ступка с затейливыми завитушками.
— А если эту твою вазу кто-нибудь опрокинет нечаянно? — спросила Аленку Анна Тимофеевна. Аленка молчала.
Люська повернулась к Аленке:
Всегда тебе надо «выпятиться, воображала!
Люся Перовская не хочется ли тебе прогуляться за дверь?
—Что вы, Анна Тимофеевна, честное слово не хочется! — испугалась Люська.
Она прикусила язык, но вертелась, как сорока на колу, тесня Вовку Баранова к самому краю. Бедную Люську душила новая «Татьянка». Она охотно бы пришла в школу в одних трусах, как и по улице бегала. Но поневоле пришлось одеться, и теперь она чувствовала себя не в своей тарелке.
Тут в классе началось великое переселение.
Борис Запутряев пересядет к Алене Чемодановой. И туда же сядет Ваня Козлов!-—приказала учительница. Теперь завертелась Аленка. Поглядела на Люську с непередаваемым ехидством. К ней сел рослый красивый мальчишка в новой матроске, в коротких штанишках. А Ваня Козлов был в сатиновой косоворотке и жарких штанах из чертовой кожи. Встретила его Аленка не очень вежливо. Даже не подвинулась: Ваня уселся на самом краешке скамейки.
Кто этот голоногий? — спросила я у Люськи про мальчишку В матроске.
Новичок Бобка. Воображала, каких поискать.
Принцесса на горошине и Боб,- съязвила Динка, кивнув на Аленку.
Зина Хоботова сядет к Лене Захарову!
У меня вытянулась физиономия. Ленька возмущенно хрюкнул по-поросячьи. А от моего праздничного настроения не осталось и следа. Подумать только: меня— на «Камчатку»!.. Да еще рядом с закадычным врагом!..
Но протестовать я не решилась.
Молча забрав свой брезентовый новый портфель и чернильницу-непроливайку, я, как приговоренная, поплелась на свое новое место, сопровождаемая хихиканьем Аленки и сочувственными взглядами своих подружек.
Ленька Захаров вытащил из кармана кусочек мела и провел на столешнице черту, отхватив себе добрых три четверти стола.
— Не ширься, балда!—-шепотом сказала я и отвернулась от своего соседа.
А в классе все еще шла пересадка: девчонка — мальчишка, мальчишка—девчонка. Люська с Динкой остались за одним столом с Вовкой - Барановым. И к ним подсадили деревенского паренька Кузю Григорьева. А тихоня Надя оказалась соседкой бойкого, вихрастого Юрки Белкина.
Я пихнула Леньку в бок и стерла ладонью его грозную черту-границу. К моему удивлению, Ленька безропотно подвинулся, должно быть, не ожидал от девчонки такой смелости.
Вторым уроком было чистописание — самое трудное дело. Писать чернилами в тетрадях из серо-желтой волосатой бумаги было непросто. Она промокала, за перо цеплялись волосинки. С этим волей-неволей приходилось мириться,— с бумагой было плохо. ЗатоАнна Тимофеевна не мирилась с кляксами и помарками. За неправильный наклон, за одну криво выведенную букву безжалостно снижала отметки.