Катя, гневная, с пылающими щеками, стучала кулаком по столу:
— Мы вас под суд отдадим!
Подъехал на линейке председатель Михайловского колхоза. Вбежал в избу, спокойно спросил Прокопа:
— Эй, чего орешь? За версту слышно. — Он взял Маню на руки и понес из избы. Прокоп за ним. Мы всем классом за Прокопом. Облепили его, как муравьи змею: уцепились за штаны, за рубаху, за высокие голенища сапог. Визг, писк, бабий рев. Тая клубком и выкатились на крыльцо, а с крыльца на пожню.
Расшвырял Прокоп нас, вырвался. А линейка с Маней уже отъехала. Понеслась вскачь. На козлах сидел Ленька Захаров, свистел по-разбойничьи, крутил над головой вожжами. Председатель рассмеялся Прокопу в лицо:
- Догоняй!
— Убью! — взревел Прокоп, толкнул колченогого председателя так, что тот упал. Прокоп с хрустом выдернул из плетня кол. У него на спине повисли Вовка Баранов и Юрка Белкин.
— Мальчики! — Катя бесстрашно ринулась на Прокопа и ловко, по-мужски дала ему подножку. Прокоп свалился на спину, придавив Юрку и Вовку. Председатель навалился на Прокопа. Дико, страшно закричала Манина бабка, ткнулась ничком на крыльцо. К ней бросились Надя и Дуня.
Председатель вырвал у Прокопа кол и забросил его в огород. К дому с поля бежали колхозники.
Прокопа связали полотенцами и вылили на него ведро колодезной воды. Он сидел в луже мокрый, расхристанный, жалкий и плакал:
Простите за ради Христа... Не в себе был...
Гад ты, гад рябый! — качал головой председатель и приказал Прокопа развязать. Предупредил:
Уймись, подкулачник! Не вставай поперек дороги. Сомнем! Эва чего, шишок, удумал — на ребятишекс колом!
Простите... Бес попутал...
Вставайте, притворщик! — брезгливо сказала Прокопу Катя.— Смотреть противно. Пошли, ребята. Тут нам делать больше нечего.
Коня сразу же верните,— предупредил нас председатель. — Завтра чуть свет мне на поля, а ноги не того... Контуженые.
Не беспокойтесь,— заверила его Катя. — Тут же пригоним. И спасибо вам большое.
Не за что. Не погибать же дитенку от евонной дурости. Давно б было надо так сделать. Да все недосуг. До всего руки не доходят.
Через Михайловский парк мы шли молча. Вовка Баранов зажимал пальцами нос,— кровь хлестала. Юрка Белкин потирал ушибленную спину.
Я думала: «А и страшные же люди эти богачи! Совсем своих детей не жалеют. У Прокопа целое стадо скотины, хлеба полны закрома. А он: «Пущай подыхает. Одним ртом меньше...» Это про родную-то дочку!..»
Так без шуток и песен мы дошли до своей школы. Перед тем как нас отпустить домой, Катя предупредила:
Вот что, ребята. О том, что произошло, не болтать! Никому, кроме Анны Тимофеевны, не рассказывать. Ясно? Вашим родителям может не понравиться, что мы ввязались в драку, и мне попадет. Главное, что мы дело сделали. Маня теперь в больнице. Ведь так?
Конечно так, а не иначе! — за всех ответила Люська Перовская.
Осень выдалась теплая и щедрая. Шел к концу сентябрь, но погода все еще держалась летняя. Березы оставались зелеными, как под троицын день, а на каштанах и кленах еще не было ни единого желтого листочка, никаких признаков увядания. Правда, по утрам стало прохладно: поселок купался в густом тумане, как в молоке, но зато днем все преображалось. Под ласковыми солнечными лучами Пушкинские Горы становились такими же нарядными и яркими, как и в лучшие летние дни.
Мать моя заметно повеселела. Хвалилась бабушке и Тоне:
Небывалый урожай у нас. Невиданный. — Она называла цифры, которые для меня- ничего не означали; зато радовали бабку и Тоню. Бабушка всплескивала руками:
А, батюшки Сниспослал господь. — Сомневаясь, переспрашивала; — А так ли, Настенька?
Так. Воистину так. Теперь заживем! С хлебопоставками рассчитались полностью. Семенной фонд засыпали с запасом. На трудодень думаем дать прилично. И с льнозакупом неплохо.
Одним словом, все шло — лучше не надо. Поговаривали, что в скором времени отменят хлебные карточки. На углу Пушкинской и Колхозной начали строить новую булочнуюг а рядом с нашим домом на пустыре возводили каменный фундамент будущего рай-универмага.
Постепенно затихали слухи о лесных бандитах. Пашку Суханина никто не видел с самого пожара. Начальник милиции Чижов хвастался: «Я их так шуганул— вовек сюда не сунутся!» И лихо гарцевал по улицам поселка на сытом коне, молодецки подкручивал холеные усы да победно поигрывал нарядной плеткой, как будто всех бандитов уже переловил. Базар теперь работал только по воскресеньям, потому что в будни колхозники от мала до велика были заняты на уборке картофеля и молотьбе. Зато в воскресенье на базаре продавцов скапливалось едва ли не больше, чем покупателей. Все заметно подешевело. Знаменитая местная фиолетовая картошка несказанного вкуса и сытости да сладкие яблоки-ранетки, по словам Тони, и вовсе ничего не стоили. Наверное, потому, что спекулянтки теперь не хватали все подряд, а гонялись только за мясом, маслом да яичками. И стало их, этих крикливо одетых женщин, гораздо меньше, чем прежде. Чижов теперь спекулянток выпроваживал с базара почем зря и отбирал у них плетеные короба со всякой галантерейной дребеденью.