Хоронили Маню всей школой, с духовым оркестром, со знаменами. Рыжий Прокоп не был на похоронах. То ли не захотел прийти, то ли побоялся. С кладбища мы шли строем и пели песню про храброго барабанщика: «Погиб наш юный барабанщик, но песня о нем не умрет!»
А потом дед Козлов и моя бабушка заочно отпели Маню в церкви и устроили у нас дома скромные поминки. Кутью пшеничную сладкую ели. Блинами да киселем Маню поминали. А бедную Манину мать три раза водой обливали из медного кувшина — так ей плохо было...
За неделю до 7 ноября четвероклассников принимали в пионеры. А заодно и нас из пятого: меня, Надю и Люську. В последний момент подала заявление Аленка Чемоданова. У Аленки были приличные отметки, и она давно могла стать пионеркой, да мамочка не разрешала. А тут, видно, разрешила. За себя я почти не волновалась: пионерское торжественное обещание выучила назубок, повторила про себя несколько раз подряд свою коротенькую автобиографию и была в полной готовности. Правда, меня несколько смущало одно щекотливое обстоятельство. А вдруг зададут вопрос об отце? Что ответить? Что я его и знать не знаю, что ношу не отцовскую, а дедушкину фамилию, как и мама моя. Но ведь это не ответ! Обязательно спросят, кто отец, может, буржуй какой или бывший нэпман... Выкручивайся как знаешь. Не хотелось мне обращаться с таким делом к Тоне, но поневоле пришлось. Та насмешливо сказала:
— Можно подумать, что тебя в партию- принимают, а не в пионерию. Никто тебя ни о чем не спросит.
— А вдруг спросят?
Вмешалась бабка:
Какой спрос, такой и ответ. Знать не знаю, ведать не ведаю. И дело с концом.
Да кто он хоть? Может, жулик какой или контра?
Тоня засмеялась:
Ну, матушка, совсем в своей школе рехнулась. Революционного матроса в контрреволюционеры, в жулики! Ну и ну!..
Дитенок, он из простых,—сказала бабка. — А теперь инженер по кораблям аль пароходам. Так и скажешь, если спросят, не к ночи он будь помянут...
Получив такую исчерпывающую информацию о родителе, я совершенно успокоилась. Оставалось позаботиться о Наде. Ее опять могли не принять. Дома у Нади весь передний угол в столовой занят иконами всяких размеров. Даже в ее светелке иконы. К тому же Надины тетки участвовали в пасхальном крестном ходе, и это тоже могло обернуться против Нади.
По этому поводу мы всей компанией два раза совещались в библиотеке, в теплой тесной каморке, которую Виталий Викентьевич именовал своим кабинетом. (Он нас любил, встречал приветливо и разрешал рыться на книжных полках сколько душе угодно. За это мы вытирали с полок пыль и подклеивали рваные переплеты, а Надя заполняла карточки-каталожки.)
На совещании мы думали, спорили и беззлобно переругивались. Наконец приняли предложение самого разумного из нас — Вовки Баранова. Решили всем вместе явиться к Надиным теткам и поговорить с ними по душам.
Разговор об иконах должна была начать я, как староста класса, а остальные поддержат. Ну а уж если не поможет, подключим в это дело Катю и Анну Тимофеевну.
Неожиданно мы приобрели сообщника в лице Виталия Викентьевича. Как всегда торжественно, библиотекарь сказал:
— Вам, и только вам, принадлежит будущее! Пионерия — это прекрасно. От французского «пионье» — исследователь, первооткрыватель! Первый всегда и во всем. Я сам лично поговорю с уважаемыми Анной Максимилиановной и Марией Максимилиановной.
Виталию Викентьевичу можно было верить: с Прянишниковыми он состоял в старинной дружбе. Многие в поселке помнили, что он в молодости сватал Марию. Но ссыльный адмирал Прянишников не пожелал иметь зятем комедианта. Не став членом семьи Прянишниковых, Виталий Викентьевич на всю жизнь остался преданным другом их дома.
Я не любила бывать у Нади. Из-за мух Надины тетки почти никогда не растворяли окна. В низеньких, сплошь заставленных старинной мебелью комнатах было всегда сумеречно, душно, от множества цветов в горшках и горшочках — влажно, как в оранжерее. Пахло ладаном от негасимой лампады, от диванов и диванчиков — нафталином, от ковриков — кошками и еще чем-то приторным, отжившим. А Надины тетки — старухи строгие, крикливые, до смешного похожие друг на друга. Они — старые девы. И в поселке их зовут «барышни».
Когда они в черных одинаковых платьях, в черных шляпках с вуалями, в черных дырчатых перчатках выходят на базар или в церковь рука об руку, люди уступают им дорогу и непременно оглядываются. Уж очень сестрицы похожи на важных белоносых грачих.
Я шла не торопясь и обдумывала, что им скажу. А сказать надо, было что-то убедительное, солидное. Что вот, дескать, нельзя разводить терпимость веры на глазах воинствующих безбожников. Вот так прямо и выложу!.. Так один раз приезжий оратор говорил.