Там, на озере, в один ненастный вечер и отыскала меня взволнованная, заплаканная Стеша:
— Беги скорей в больницу! Мамка твой совсем, помирает...
У больничных ворот мне повстречался конный наряд милиции в черных полушубках, в полном боевом снаряжении.
— Застегни пальтуху, непутевая! — сердито крикнул мне Нижов, перегнувшись с седла. И тут же скомандовал своему отряду:
— Аллюр — три креста!
Опять кого-то ловить поехали...
К матери нас не пустили. Она была без сознания.
В теплых больничных сенях толпился народ. Бледная, не похожая на себя Тоня прижимала к себе притихшего Вадьку. Рядом хныкала Галька. Тихо плакали соседки— рыжая Эмма и Стеша. Привалившись к стене, сидел на корточках хмурый Ходя. На деревянном диване, запрокинув белое лицо, как неживая, лежала моя бабка. Над ней хлопотала молодая женщина в белом халате.
Дверь в приемный покой была распахнута настежь. На пороге спиной к входу стоял военком Перовский, в длинной кавалерийской шинели.
Секретарь райкома Федор Федотович громко ругался по телефону, вызывая Ленинград. Исполкомовский кучер дед Козлов кому-то невидимому рассказывал:
— Обрядился я с лошадями, сем-ка, думаю, цайку напьюсь. Вдруг слышу, Мальцик ржеть не своим голосом. И вот ржеть, и вот ржеть... Выскочил я с фонарем, а она, голубушка, и лежит поперек саней. Думал, кончилась. И как, ты скажи, не свалилась дорогой? Мальцик был весь в мыле, махом, поди, шел. Господи ты боже мой! Не жеребец это, а целовек. Кабы не ён, не вырваться б ей живой от супостатов. До скольких разов упреждал: «Настя Митревна, не изволь ездить без куцера!» Да куды!.. Ужасти какая настырная, неслухменная...
Через сени прошел, ни на кого не глядя, хмурый, озабоченный доктор Наум Исаич. Тоня метнулась к нему. Доктор, предупреждая вопрос, отрицательно затряс головой, да так, что белая шапочка-пирожок съехала на его большое красное ухо.
— Наум Исаич, дорогой... — Тоня умоляюще сложила руки.
Доктор рассердился. Нацелил на Тоню горбатый нос, растопырил рыжие усы, как ежовые колючки:
Я не бог. Марш отсюда все до единого! Посторонним здесь нечего делать. — Он прошел в приемный покой, не очень-то вежливо спихнув с порога военкома Перовского, и плотно закрыл за собою дверь.
Психует,— в томительной тишине негромко сказала рыжая Эмма. — Значит, дело плохо. Он всегда на людей кидается, когда трудный случай...
Не надо впадать в панику,— сказала незаметно появившаяся Анна Тимофеевна. — С теперешними достижениями медицины... — Она не успела до конца высказать мысль. Дико, пронзительно закричала очнувшаяся бабушка. Вадька испугался и громко заплакал. Сейчас же из приемного покоя бочком выкатился дед Козлов, выставив вперед бороду-лопату.
Гражданы, ступайте с богом. Тут ить не посиделки. Дело сурьезное. Из обреза... Господи ж ты боже мой! Как все равно по медведю... Профессора вытребовали из Ленинграду да следователя. На ероплане профессор прилетит завтра, надо быть...
Где же тут у нас аэроплан сядет? — усомнилась Эмма. — Кругом горы...
А молодежь-то для чего? — возразил дед. — За ночь утрамбуют снег на футбольном поле — садись как все равно на стол. Антонина, ты чего это так слютилась? Чай, выдюжит. Бабочка молодая. Бог даст оклемается.
Дед говорил торопливо, понизив голос и косясь на двери приемного покоя. Должно быть, получил задание выпроводить из больницы посторонних без лишних разговоров, но не удержался
Карие ласковые и необыкновенно молодые глаза старика уставились на Вадьку.
— Ты чего ж это так набычился, коток мой серенький? Голосить удумал? Брось! Не мужицкое это занятие. Пойдем-кось, душонок, ко мне в гости. Яецек пецоных да бабашек гороховых отведаешь. Фонарик засветим, лошадушек поить будем. А там жеребеночек Михрютка. Экий забавник. Ты, Антонина, не сумлевайся — в целости и сохранности мальца домой доставлю.