Отец Дмитрий тоже обижался:
— А духовенство, братие, у вас где? Как же это сражение-то начинать без божьего благословения? Непременно надо попов.
Я удивлялась. Разве попы воюют? Как же это они, без штанов-то?
Дед и бабка улыбались. Отец Дмитрий хохотал, дергал в восторге себя за козлиную бороденку, задирал будничную черную рясу до самых подмышек:
А это тебе что, не штаны? — Он и впрямь был в узких холщовых порточках в полоску. Вот диво-дивное!..
Думаете, кто благословлял светлого князя Дмитрия Донского на битву с татаровьями? — горячился отец Дмитрий. — Вот то-то и оно!.. А Гермоген? Патриарх всея Руси с 1606 года. Не он ли благословил да призвал народ на борьбу с поляками да Лжедмитри«м. За, то и сгноили его поляки в тюрьме. Святой старец, что и .говорить.-... Дед возражал:
— Ну, Гермоген-то твой не ахти как свят. Руки по самые локти в православной кровушке. Вспомни-ка отче, крестьянское восстание Ивана Болотникова. Не он ли помогал подавлять?
Я прятала французов вместе с их пушками и конницей в один холщовый мешок; русских — в другой. И вешала войско на стенку до следующего сражения. Собирала по всей кухне желуди и горелые спички. Ставила на божницу Кутузова, Багратиона, Раевского, Неверовского и своего прапрадеда Дмитрия Хоботова.
И вдруг нежданно-негаданно кончилась моя беззаботная деревенская жизнь.
Накануне троицына дня дедушка получил из города письмо от моей матери. Прочитал про себя и стал вдруг весь белый, как бабкина белоснежная скатерть на столе в горнице. Бабушка охнула, кинулась к нему:
Митенька, голубчик, что с тобой? — Дед молча повалился на лавку, скомкав в руке письмо. Так и лежал на спине с закрытыми глазами, не шевелясь и ничего не отвечая. Перепуганная бабка бестолково суетилась, причитала, приказала мне позвать учителя Петра Петровича и отца Дмитрия, а когда те явились, дед уже пришел в себя. Сказал:
Разошлись. Господи, господи! До какого позора я дожил... — И опять замолчал.
Злополучное письмо неграмотной бабке прочитал на кухне учитель, без меня. Бабушка плакала целый день и никак не могла закончить праздничную уборку, все у нее валилось из рук. Я пыталась расспрашивать: «Как это разошлись? Что такое „разошлись"?» Бабка отмахивалась, утирая фартуком слезы:
— Не твоего это ума дело, дитенок. Знай молчи шибче. — Но я не могла молчать. Чувствовала, что в дом вошла какая-то тревога, горе. Какое? С дедом разговаривать было бесполезно —как в рот воды набрал. А бабка голосит, как по покойнику. А о чем?
Постилая мне на ночь постель, она вдруг жалостливо спросила:
— Дитенок, как же ты теперь будешь расти без папеньки?
Я промолчала.
К ночи дедушке стало легче. Он поднялся, обрядил проголодавшуюся скотину, напился чаю и спокойно уснул. И я успокоилась. Не ахти какое горе. Ну ушел отец от матери. А мне-то что? Я с ними не живу.
Утром дедушка не проснулся. Смерть его была совершенно неожиданной. Он никогда не хворал и ни на что не жаловался. Хромал немножко на правую ногу. (Ранили на японской войне гранатой-шимозой.) А так был здоров, работал в поле и по дому не покладая рук. Горе подкосило мою бабку под корень. Она сразу вдруг постарела, стала ко всему безучастной.
После дедушкиных похорон мать увезла меня с собою в город...
Днем в квартире раздался звонок. Долгий, нетерпеливый. Я подумала: «Кто-то чужой». Защелкали по паркету Тонины шлепанцы без задников — пошла открывать. И тут меня кольнуло в сердце: «А вдруг это бабушка приехала!» Но в прихожей заверещал Вадька: «Мама! Мама пришла!» Я равнодушно подумала: «Чего это она сегодня так рано?»
Мать пришла необычно веселая, оживленная. С размаху швырнула свой брезентовый портфель на продавленный диван. Пригладила волосы. Улыбаясь, спросила меня:
— Ну как, дочка, дела? Все куксишься? А зря. Тоня с досадой махнула рукой:
— А ну ее. Напустит на себя с утра мирихлюндию и киснет, и киснет целый день. Надоело.
Мать весело сказала:
А у меня новость. Слушайте внимательно. Через три дня мы уезжаем!
Ура!—завопил Вадька.
Куда это? — озабоченно спросила Тоня. — Аль дачу сняли? На какие, интересно, доходы? До получки и так не дожить.
Нет. Не дачу. Совсем уезжаем. В Пушкинские Горы. Место я там получила. Старшего агронома района.
Тоня присвистнула:
Вот те раз! Не было печали. Или вы не знаете что сейчас в деревне творится?
Знаю. Началась сплошная коллективизация. И мое место, как специалиста, там. Или, по-твоему, меня зря советская власть учила? Разве тут работа? На счетах любую девчонку можно научить щелкать. Нет, я хочу настоящего дела.